Пожалуй, меня будут рады видеть в доме Марины — по крайней мере, не прогонят сразу. Но визит вежливости следует наносить в более подходящее время, чем в четыре часа ночи. Кстати! Это как интересно получается: к родителям вампиров за собой не приведу, а к Марине — пожалуйста?!
Есть еще один вариант: можно переночевать в опустевшей после ухода близких квартире. Что родные перебрались в гостиницу, я не сомневался: если папа за что-то брался, то делал это быстро и решительно. Так что сейчас отправлюсь домой, а уж потом решу, что делать дальше, ибо утро вече… тьфу! Вечер утра мудренее!
Отложив борьбы с проблемами до момента пробуждения, я жизнерадостно зашагал домой.
Народ позади орать перестал, но лишь потому, что затеял новое дело — энергии в ребятах было хоть отбавляй. Правда, этим делом был я… Шушукаясь, парни активно обсуждали, что делать во-он с тем одиноким шибзиком, который вдруг начал удирать.
Вывод оказался вполне предсказуем: надо малость разыграть трусишку: спросить сигареты, еще чего-нибудь, — а там видно будет. Да, можно пару поджопников ответить — для прикола!
— Эй, пацан! — окликнули меня. — Слышь, тебе говорят!
Я еще не решил, как себя вести. Калечить людей не хотелось; срамить — как сделал однажды — тоже. В конце концов, обладание силой предполагает развитие ответственности. Я решил просто убежать.
Что и начал делать.
Предвкушавшая развлечение компания среагировала сразу: набирая скорость, пыхтящая орава понеслась следом, дробным перестуком ботинок будоража город ничуть не хуже, чем недавно — пением. Готов спорить, жители близлежащих домов проснулись и, лежа в постели, упоительно внимают творимой симфонии. Ах, какие маты летают в воздухе!
На бегу я пытался по звуку определить, сколько человек за мной гонится. Можно было бы просто оглянуться, но с трудностями интереснее.
Еще я ломал голову, как разобраться с ситуацией. Можно свернуть за угол, а потом быстро убежать или взлететь. Но поступить так — значит натравить всю компанию на другого пешехода, потому что наши люди отличаются удивительным упорством в исполнении желаний.
Даже если мы будем носиться минут двадцать и ребятки выбьются из сил, это только сделает их раздражительнее, а значит, появится желание на ком-нибудь отыграться. И не важно, что мстить не за что. Как сказал волк в басне: «Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать».
Хуже всего, что на шум скоро слетятся все вампиры в округе. Думаю, тогда моих преследователей станет больше.
Смирившись с бесплодностью попыток определить количество бегунов по звуку, я оглянулся, пересчитывая преследователей. Их оказалось четверо. Целых четыре пьяных рожи — для рядового обывателя. Всего лишь четверо — для опытного бойца. А для вампира число смертных — пустой звук! Мы умолчим здесь об охотниках: эти воины — разговор особый.
С минуту я пестовал мысль довести компанию до патруля милиции, но, сожалея, отказался от этой идеи: наши люди не только целеустремленные, но еще и находчивые — все поставят с ног на голову. Ребята просто обвинят меня в краже… м-м… бумажника — и гордо удалятся, пообещав отомстить при встрече.
И все бы ничего, кабы не основательность милиции в подобных делах. Пока установят личность, да найдут кого следуют, наступит утро; а рассвет надо встречать вдали от лишних глаз. Разумеется, я покину стражей порядка до того, как сей миг наступит, но — к чему мне лишние хлопоты?
Топтуны подустали; дыхание у ребят сбилось, стало хриплым, неровным. Бегут теперь молча — силы берегут. Но когда добегут — вот тогда себя покажут! Не по природной испорченности, а просто из принципа: зря бежали, что ли?
Я снова оглянулся, оценивая расстояние. Как раз то, что нужно!
Создав иллюзию, я отбежал в сторону.
Мой двойник остановился, развернулся и на парней глянула оскаленная волчья морда с красными огоньками в глазах. Крепилась эта голова на медвежье тело с типичными для медведя когтистыми лапами.
Если честно, медвежье когти я никогда вблизи не видел, но, на всякий случай, сделал их подлиннее. По-моему, получилось здорово! Манипулируя сознанием четверки, я оставался «невидим». Это было проще простого: преследователей интересовал только зверь.
Ребята остановились, ошеломленно таращась на невесть откуда взявшееся чудо-юдо. Страшилищу играть в гляделки быстро надоело и, утробно заревев, оно стало приближаться.
Три хулигана дали деру; последний, парализованный страхом, обмочился.
Монстр догнал бегунов, отвесил каждому по оплеухе. Вскочив, двое из них приготовились к схватке, еще один решил со мной расстаться — сначала ползком, потом на четвереньках, затем на своих двоих. Я ему не мешал.
«Оборотень» играючи столкнул бойцов друг с другом, швырнул их на землю (на самом деле, это я постарался, но тс-с: военная тайна) и на какое-то время вышел из поля зрения.
Ребята вскочили, готовые подороже продать жизнь, но — врага уже не было. На улице остался только трясущийся, нервно выбивающий зубами приятель. Еще один представитель команды проявил столь невиданную прыть, что теперь оставалось только гадать, куда он девался.
Я мог бы его найти: чечеточная дробь беглеца слышалась мне более чем отчетливо. Но какой смысл? Урок и без того оказался более сильным, чем хотел: вместо восстановления гармонии получился другой искаженный ее рисунок.
Вздохнув, я направился домой, по пути терзаясь думами о своем несовершенстве.
В опустевшей, но по-прежнему родной квартире я провел больше суток. Днем, ясен перец, спал, ночью — развалившись на диване, смотрел телевизор, чувствуя себя на верху блаженства.
Впрочем, иногда становилось чуть-чуть тоскливо — одному в квартире. Все-таки здорово соскучился по близким. Так что я решил отыскать семью как можно быстрее — ближайшим же вечером: наступившая ночь мало подходит для доверительного общения с администраторами гостиниц. Может, тамошние служащие и примут нового постояльца, но делиться информацией о прочих жильцах — «нет уж, извините, и вообще, нечего людей будить!»
Так что чуток подожду. И то сказать, хотелось задержаться здесь подольше: очень уж комфортно было в родных пенатах. Все здесь было привычным и ласковым: скрип дверных петель настенного шкафа, цвет мыльницы в ванной комнате, регулярное потрескивание в динамиках телевизора, подлокотник кресла, на котором я однажды выцарапал свое имя. Ух, как мама тогда ругалась! Пардон, ОРАЛА! Я носился по всей квартире, уворачиваясь от бешено мелькающего полотенца…
Улыбаясь, я гладил подлокотник кончиками пальцев. Тот негромко поскрипывал, как бы заявляя: обиды, мол, не таю, но и ты меру знай.
