Он упал.
— И после всего они даже не упомянули о разгромленном банке человеческих органов!
Лью сидел в зале суда и слушал монотонный ритуальный гомон, а потом потянулся к уху мистера Брокстона. Лью задал вопрос, и мистер Брокстон улыбнулся.
— А зачем им поднимать эту тему? Они считают, что у них достаточно материала против вас и без того. Если вы прорветесь через эти обвинения, тогда они смогут обвинить вас в намеренной порче ценных медицинских ресурсов. Но ведь они уверены, что вы не прорветесь.
— А вы?
— Я опасаюсь, что они правы. Но мы будем стараться. Так, Хеннесси собирается зачитать список обвинений. Вы сможете изобразить на лице оскорбленность и негодование?
— Ну, конечно.
— Это хорошо.
Обвинитель зачитывал список. Его голос звучал, как может звучать голос судьбы, раздающийся из-под тонких белобрысых усиков. Уоррен Льюис Ноуэлз выглядел достаточно оскорбленным и в меру негодующим. Впрочем, он больше не чувствовал себя таким. Он все же сделал кое-что достойное смерти.
Причиной всего этого были банки органов. При хорошо подготовленных докторах и достаточном притоке свежих материалов в банки органов любой налогоплательщик мог надеяться жить вечно. Так кто же пойдет голосовать против собственного бессмертия? Ведь чужой смертный приговор означает бессмертие для остальных. А значит, любой гражданин проголосует за то, чтобы смертной казнью каралось любое преступление.
Льюис Ноуэлз сумел дать сдачи.
— От имени государства мы заявляем, что названный Уоррен Льюис Ноуэлз на протяжении двух лет действительно намеренно пересекал перекрестки, нарушив шесть красных сигналов светофора. За тот же самый период названный Уоррен Ноуэлз нарушал пределы скорости не менее десяти раз, причем один раз более чем на пятнадцать километров в час. Его послужной список никогда не отличался блеском. Разрешите представить протокол его ареста в 2082 году за вождение в пьяном виде. Это обвинение было снято с него только благодаря…
— Защита протестует!
— Протест защиты принят. Если он был оправдан по прошлому обвинению, суд признает его невиновным.
Звонок зазвенел в среду около полудня.
Я сел в постели и… такого странного похмелья у меня еще не случалось. Чувство равновесия отнюдь не пострадало. Голова не кружилась, но в ней плясали какие-то бессвязные мыслишки, какие-то факты и фактики, прекрасно мне известные, но они тем не менее отказывались выстроиться по порядку. Словно я шел по канату и одновременно пытался распутать загадку в стиле Агаты Кристи. Но ведь в действительности я не делал ни того, ни другого! Я просто сидел в постели и моргал.
Потом я вспомнил «монаха» и его таблетки. Сколько их было, таблеток?
Снова прозвенел звонок.
Путь к двери дался мне нелегко. Люди по большей части не придают значения голосу тела. Мое тело вопило вовсю, требовало испытать его — сделать обратное сальто, например. Я не соглашался. Мои мышцы не годятся для таких упражнений. Да и не помнилось мне, чтобы я принимал акробатические таблетки.
За дверью стоял человек. Крупный, мускулистый, со светлыми волосами. Он сунул в «глазок» незнакомый мне значок, сжав его в широкой короткопалой ладони. Голубые глаза, смотрели прямо и честно, квадратное лицо принадлежало, видимо, человеку порядочному, Лицо я узнал — вчера вечером мой гость был в «Длинной ложке», сидел в одиночку за столиком в углу,
Тогда он казался замкнутым и угрюмым, как будто его девушку увел какой-то паршивец. Само по себе выражение его лица служило достаточной гарантией, что никто к нему не сунется. Я и запомнил-то его только потому, что пил on изрядно, подстать своему угрюмому виду.
Сейчас же он был весь исполнен терпения. Беспредельного терпения, как мертвец.
И у него был этот значок. Поэтому я впустил его.
— Уильям Моррис, — представился он. — Секретная служба. А вы — Эдвард Харли Фрейзер, владелец бара «Длинная ложка»?
— Совладелец.
— Да, верно. Простите, что побеспокоил вас, мистер Фрейзер. Вы, я вижу, живете по расписанию бармена.
Он смотрел на измятые трусы, в которых я встретил его на пороге.
— Садитесь, — ответил я, показывая рукой на стул. Стоя я не мог думать ни о чем, кроме одного: как бы удержаться на ногах. Чувство равновесия, мерещилось мне, начало жить своей собственной жизнью. Пятки никак не хотели успокоиться и норовили оторваться от пола, чтобы вся тяжесть тела пришлась на носки. Оно, тело, видите ли, желало стоять именно так, и не иначе. Пришлось плюхнуться на край кровати, но чувствовал я себя при этом так, будто исполнял упражнения на батуте. Осанка, грация, отточенная непринужденность движений — тьфу ты, дьявол!..
— Что вам угодно, мистер Моррис? Насколько мне известно, секретная служба существует для охраны президента…
Ответ его звучал заученно, как с пластинки:
— Наряду с выполнением других функций, как, например, борьба с фальшивомонетчиками, мы действительно осуществляем охрану президента, членов его семьи, а также президента вновь избранного, но еще не вступившего в должность, и вице-президента в том случае, если они обращаются с подобной просьбой. — Моррис перевел дыхание. — Когда-то в наши функции входила и охрана высокопоставленных иностранных гостей.
До меня, наконец, дошло:
— Так вы по поводу «монаха»?
— Совершенно верно. — Моррис уставился на собственные руки. В придачу к значку ему следовало бы приобрести профессиональную уверенность в себе, но ее не было в помине. — Странное это дело, Фрейзер. Мы взялись за него не только потому, что когда-то охраняли иностранных гостей, но еще и потому, что никто больше не хотел за него браться.
— Стало быть, вчера вечером вы сидели в «Длинной ложке», охраняя пришельца из Космоса?
— Вот именно.
— Где же вы были позавчера?
— Это когда он впервые у вас появился?
— Ага, — сказал я, припоминая. — В понедельник вечерком…
Он заявился в бар через час после открытия. Казалось, он скользил, едва касаясь пола подолом своей сутаны. Можно было подумать, что он катится на колесах. И вообще он был какой-то неправильный — чтобы окинуть взглядом его целиком, приходилось чуть не выворачивать глаза наизнанку. Одеяние «монахи» носят странное — собственно, ему они и обязаны своим прозвищем. Капюшон спереди раскрыт, будто прячет в своей тени глаза, раскрыта и сутана, но в ее складках ровным счетом ничего не видно. Тень слишком густа. Когда он шел ко мне, сутана, по-моему, раздвинулась еще шире. Но под ней, мне померещилось, и вовсе ничего не было.
