В «Длинной ложке» вдруг воцарилась полная тишина. Посетители во все глаза вытаращились на «монаха», — а тот взгромоздился на высокий табурет в конце стойки и принялся заказывать.
Он казался пришельцем из другого мира, да, собственно, и был им. Но уж очень сверхъестественно он выглядел.
Пил «монах» по самой диковинной системе, какую можно себе вообразить. Я держу выпивку на трех длинных полках, бутылки расставлены более или менее по типам спиртного. «Монах» двинулся по верхнему ряду справа налево, заказывая по глоточку из каждой бутылки. Пил он не разбавляя, без льда. Пил тихо, размеренно, в высшей степени сосредоточенно.
Голос он подавал только для того, чтобь заказать очередную порцию. Из своей сутаны не вылезал и показал мне только одну руку. Рука была похожа на цыплячью лапу, разве что побольше размером, с узловатыми, очень подвижными суставами и с пятью пальцами вместо паложенных цыпленку четырех.
К закрытию «монаху» осталось лишь четыре бутылки до конца верхней полки. Расплатился он бумажками достоинством в один доллар и ушел, катясь так же ровно, как и когда пришел, еле касаясь пола подолом сутаны. Я свидетельствую как знаток: он был абсолютно трезв. Алкоголь на него никоим образом не подействовал.
— Это было в понедельник вечером, — сказал я. — Оставил нас всех в полнейшем недоумении. Скажите, Моррис, ну какого черта «монаху» вдруг понадобился бар в Голливуде? Я думал, все «монахи» сидят в Нью-Йорке.
— Мы тоже так думали.
— Да неужели?
— Мы и понятия не имели, что он на Западном побережье, пока вчера утром об этом не затрубили газеты. Если репортеры не сжили вас вчера со свету, так только благодаря нам. Мы их придержали. Я и вчера приходил к вам, Фрейзер, чтобы расспросить вас, но передумал, когда увидел, что «монах» уже в баре.
— Расспросить меня? А зачем? Я всего лишь подавал ему выпивку…
— Ладно, давайте с этого и начнем. Вы не боялись, что алкоголь может быть губителен для «монаха»?
— Подобная мысль приходила мне в голову.
— И что же?
— Я подавал ему то, что он просил. «Монахи» сами виноваты в том, что никому из нас ничего о них не известно. Мы не знаем даже, какой формы их тело, не говоря уж о том, как оно устроено. Если алкоголь «монаху» вреден, то это его собственная забота. Пусть сам займется химическим анализом…
— Звучит разумно.
— И на том спасибо.
— Собственно, поэтому я и пришел к вам, — сказал Моррис. — Мы ведь почти ничегошеньки не знаем о «монахах». O самом их существовании мы узнали немногим более двух лет назад…
— Вот как? — сам-то я начал читать о них где-то месяц назад.
— Мы, наверное, узнали бы о них еще позже, если бы наши астрономы не изучали сверхновую, вспыхнувшую в созвездии Стрельца, а, они как раз с той стороны и летели. Но хоть корабль и обнаружили раньше, чем могли бы, он к тому времени уже пересек орбиту Плутона.
Год с лишним «монахи» поддерживали с нами радиосвязь. Две недели назад они вышли на орбиту вокруг Луны. Насколько нам известно, у «монахов» есть только один звездолет и одна десантная шлюпка. Шлюпка села в океане неподалеку от острова Манхэттен и, соответственно, от здания ООН. Там она и находится все эти две недели. Предполагается, что, кроме членов ее экипажа, «монахов» в нашем мире больше нет.
Мистер Фрейзер, мы не знаем даже, как этот ваш «монах» очутился здесь, на Западном побережье! Любая деталь, какую вы припомните, может иметь значение. Вы не заметили ничего странного в его поведении за те два вечера, что он провел в вашем баре?
— Странного? — усмехнулся я. — Это вы о «монахе»?
Смысл моих слов дошел до него не сразу, потом он кисло улыбнулся в ответ.
— Странного для «монаха».
— Угу, — сказал я и попытался сосредоточиться, что было с моей стороны ошибкой. В голове у меня опять загудели обрывки мыслей, пытаясь сплестись воедино.
— Просто рассказывайте все подряд, — поправился Моррис. — «Монах» вернулся к вам во вторник вечером. В какое примерно время?
— Около четырех тридцати. У него была коробка с этими… рибонуклеиновыми таблетками РНК…
Бесполезно. Я вспомнил слишком много и все сразу, целое море фактов, никак не связанных друг с другом. Я вспомнил точное название «Одеяния для ношения среди чужих», детали его устройства и назначения. Я вспомнил все о «монахах» и алкоголе. Я вспомнил названия пяти основных цветов, и на мгновение воспоминание об этих цветах ослепило меня — ни одному человеку не дано видеть такие краски.
Моррис обеспокоенно склонился надо мной.
— Что случилось? Что с вами?
— Спрашивайте, что хотите. — Голос мой стал неузнаваемо высоким, дыхание перехватывал какой-то прыскающий смешок. — У «монахов» четыре конечности, все четыре — руки, но на каждой руке пальцы растут из мозолистой пятки. Я знаю все их названия, Моррис. Названия каждой руки и каждого пальца. Я знаю, сколько у «монаха» глаз. Один. А череп представляет собой сплошное ухо. Правда, у них нет слова «ухо», но есть медицинские термины для обозначения каждой… каждой резонирующей полости между долями мозга…
— У вас что, головокружение? Вы ведь непрочь подегустировать собственный товар, а, Фрейзер?
— Никакого головокружения у меня нет. Напротив, у меня теперь словно компас в голове. Абсолютное чувство направления, Моррис. Это все, должно быть, из-за таблеток.
— Из-за таблеток? — маленькие квадратные уши Морриса вряд ли были способны встать торчком, но мне почудилось, что именно так и случилось.
— У него была полная коробка… обучающих таблеток!..
— Не волнуйтесь, — Моррис успокаивающе положил мне руку на плечо. — Ради бога, не волнуйтесь. Просто начните с самого начала и рассказывайте. А я пока сварю кофе.
— Отлично. — Мне вдруг очень захотелось кофе. — Кофеварка готова, просто включите ее. Я всегда заправляю в нее кофе, прежде чем лечь спать.
Моррис исчез за ширмой, которая в моей маленькой квартирке отделяет нишу с кухонькой от спальни-гостиной. До меня донесся его голос:
— Начните с начала. Итак, он вернулся, во вторник вечером…
— Он вернулся во вторник вечером, — повторил я.
— Ого, да ведь кофе-то у вас уже готов! Во сне, вы, что ли, кофеварку включили? Но продолжайте, рассказывайте…
— Он взялся за дело с той бутылки, на которой остановился в прошлый раз. С четвертой бутылки от конца верхней полки. Готов поклясться, что он был ни в одном глазу. Голос его, во всяком случае, не выдавал…
Голос не выдавал его и потому, что он говорил слишком тихим, совсем неслышным шепотом. Его «переводчик» говорил за него, складывая, как компьютер, отдельные слова из записанной на пленку человеческой речи. Говорил «монах» медленно и осторожно, что было, впрочем, вполне понятно — чужой ведь язык.
