Какое наслаждение растянуться на раскаленной земле, расправить закоченевшие члены и отдаться живительным ласкам солнца! Это физическое удовольствие вознаградило мои усилия, я вкушал его в полной мере, распростершись перед входом в пещеру. Запрокинув голову, полузакрыв глаза, я неподвижно лежал, опьяненный сладостными ощущениями, чувствуя, как мало-помалу воскресает жизнь во всем моем существе.
Время текло и, несмотря на сладостную лень, заставлявшую меня пребывать без движения, голод принудил меня подняться; целительное действие солнечной ванны уже сказалось, и я начал двигаться вдоль берега почти твердыми шагами. Но вскоре я почувствовал безотчетную неловкость и вернулся в грот, чтобы обвить себе бедра поясом из листвы, который я укрепил несколькими стеблями, выдернутыми из моего ложа. И только когда я несколько прикрыл наготу, я подумал, что сделал это почти автоматически, независимо от меня самого, повинуясь привычкам многовековой культуры.
Но новое впечатление быстро рассеяло эти мысли.
В нескольких сотнях метров виднелась статуя Аполлона и камень, на котором собирались закласть меня в жертву.
Это воспоминание производило на меня впечатление страшного кошмара; я наслаждался тем, что жизнь восстановилась во всем моем существе; теперь мне казалось невероятным, чтобы в силу кровожадного ритуала меня возложили на камень для заклания в жертву богу того самого солнца, которое только что вернуло мне жизнь.
Гнев охватил меня при этой мысли; я готов был бороться с варварскими существами, пленником которых я оказался. Стремление вырваться от них встряхнуло меня, и я побежал так быстро, как только мог. Спустившись к самому морю, я оказался около темных скал, окружавших грот. Я нашел тропинку, которая извивалась по их склонам; с трудом я поднимался по ней; я поранил ноги, так как под ногами был уже не мягкий песчаный берег, а скалистая почва, усеянная острыми камнями.
Наконец, я достиг плоской возвышенности и в утомлении упал на траву; я достиг высшей точки на острове. В какую бы сторону я ни вглядывался, всюду океан замыкал горизонт, ограничивая монотонные бирюзовые пространства перепутанных саргасс. Это недвижное пространство без единой неровности казалось мне свинцовой пеленой.
Странная вещь, барьер из водорослей начинался только за полкилометра от берега, так что вся Аполлония была окружена своего рода широким каналом. Кроме того, мне казалось, что вязкая и плотная масса морских трав местами прорезана узкими лентами воды, блестящими при солнечном свете.
Под обрывом возвышенности, на которой я находился, было песчаное побережье, на котором возвышалась статуя Мусагета; я наклонился, желая узнать, обратили ли внимание на мое отсутствие, но никого не было видно. Остров казался пустыней. Я высчитал, что поверхность его могла равняться нескольким сотням гектаров; кроме того, часть острова была скрыта от меня дугой скал, возвышавшихся предо мной.
Противолежащий песчаному берегу склон горы был отлог и постепенно переходил в долину, по которой должна была протекать река, как я мог догадаться по пышной растительности тех мест.
Действительно, вся долина была покрыта характерными для тропиков деревьями. Они зеленели даже на склоне горы. Я распознал здесь большие гладкие листья финиковых пальм и более светлые и широкие листья бананов, которые выделялись на фоне темной зелени гранатовых деревьев, украшенных звездообразными крупными красными цветами, но все это утопало в зарослях растений и деревьев, которых я не мог распознать и которые представляли густую массу зелени, волнующуюся при теплом дуновении морского ветерка.
Несколько древовидных папоротников и карликовых пальм являлись переходной ступенью к лугу, на котором я находился. Вокруг меня трава была испещрена множеством пестрых цветов, и от теплой земли исходило опьяняющее благоухание тысячи разнообразных запахов.
Я сделал несколько шагов, с наслаждением вдыхая в себя благовонные ароматы растений, как вдруг вокруг меня раздалось жужжание. Целый рой пчел снялся с места и летел вместе со мной. Я направился к оазису, так как надеялся найти на фруктовых деревьях плоды, чтобы утолить голод.
Среди зарослей папоротников мое внимание привлек каменный столб; я направился к нему; вблизи от него я услыхал серебристое журчанье ручейка, пробивавшегося между скал.
С жадностью я наклонился к воде и с наслаждением пил ее, набирая в свою ладонь; я омыл свое лицо, руки и усталые, окровавленные ноги.
Тут же у ручья свесились с банана пышные гроздья золотистых плодов, которые я и сорвал с красноватого стебля. Необычайно сладостной показалась мне эта первая вольная трапеза на лоне безмятежной, изобильной, великодушной природы. Оазис предлагал мне убежище в глубинах своих недр, спокойствие в тени своих чащ; никакой шум, разве только шелест волнуемых ветром пальм, не мог нарушить глубокое спокойствие, которое так целительно действовало на мое истомленное сердце.
Я шел вдоль ручья, который ниспадал каскадами до ложбины в долине; сквозь ветви цветущих гранатов я увидел полоску воды; среди купы пальм блестели прозрачно-голубоватые воды озерка; оно было так мало, что склонившиеся к воде деревья противолежащих берегов, казалось, хотели слиться друг с другом, образуя непроницаемый купол над бирюзовым водным зеркалом. Берег местами был покрыт зарослями камыша и тростника, между которыми виднелись широкие венчики голубых ненюфар на плоских громадных листьях, небрежно нежащихся на поверхности воды.
С любопытством пробираясь среди морщинистых пальмовых стволов, я внезапно остановился и попытался укрыться: между камышами двигались человеческие фигуры; я различал полупогруженные в прозрачное озеро тела женщин, резвящихся среди причудливых цветов водяных растений.
Нереиды? Ундины? Сирены? Они забавляются; до меня доносятся жемчужные переливы их радостного смеха, и по временам та или другая, более смелая, отделяется от группы подруг и с несравненным изяществом выплывает на середину пруда. Я угадываю под кристальной ясностью волн нежные формы ее стройного опалового тела. Я остаюсь недвижим в очаровании этого зрелища, напоминающего мифические времена, когда сладострастные нимфы мелькали между стволами лотоса, заигрывая с фавнами, которые подстерегали их на берегу, наигрывая на свирели томные мелодии.
Мысль о побеге куда-то исчезла… Внезапно я вздрогнул: чья-то рука легла мне на плечо. Рядом со мной стоял старец Хрисанф; это был человек среднего роста с безбородым лицом. Его тело было изящно и стройно и только кожа оттенка слоновой кости и почти полное отсутствие волос указывали на его преклонный возраст. Что меня особенно поразило, так это замечательная глубина его глаз, глядевших из-под полумрака, образованного дугой бровей, и отливавших золотистыми искрами зрачков.
