- Я расскажу тебе пока про одну цивилизацию, - крикнул Андрей Лере, заваливаясь на тахту и закидывая огромные руки себе за голову. - Которая достигла расцвета и высшей разумности и отвергла саму себя как диссонанс природе. - Как такое возможно? - отозвалась Лера. - Возможно. Вначале, прикинь, они, то есть жители, вполне логично заключили, что крайне негуманно, неразумно и даже преступно плодить жизнь, обреченную на умирание. И не лучше ли сперва, собрав все свои силы, умение и ум и ни на что не отвлекаясь, открыть формулу бессмертия, а затем производить уже полностью радостную, не зависящую от смерти и свободную от множества страхов жизнь. Конечно, эта религия внедрилась не сразу, но в конце концов постепенно завоевала все сердца, просто стыдно стало уподобляться неразумным животным и делать то же, что и они. Но этого было мало. Возник культ разума - которым они научились доставлять себе такое жгучее удовольствие и радость, что никакие другие развлечения не могли и близко с этим сравняться. Оргазм в мечтах, выходящий в плоть. Полная замена телесным наслаждениям. И, собрав таким путем все силы на решение проблемы бессмертия жизни, они вдруг остановились перед дилеммой: а на кой? Зачем, кому оно нужно? И стоит ли эта насмешка над природой дальнейших разработок? Надо ли природе вообще наше бессмертие или же ее более удовлетворит наша гибель? Инстинкт размножения они в себе заглушили, и голый разум не видел смысла дальнейшего воспроизводства и существования. По логике его следовало оборвать, по всем равновесным расчетам мирового состояния. Но самоубийство - тоже путь против природы, он мучителен и небезопасен. А прекращение размножения - это выход. Дожить самим до конца отмеренную себе жизнь и на этом поставить точку. Что-то вроде этого. Ну как?
- Я ничего не поняла, - призналась Лера, высовывая из кухни лохматую желтоволосую голову. - Совершенно. - Ну, бунт разума против плоти, - пояснил Андрей, приподнимаясь на локте, - искусственное подавление инстинктов. Лера вышла из кухни, вынося с собой запах жареной, с луком, картошки. - Сейчас будем пировать, - сообщила равнодушно. - Батя засвистел куда-то надолго, злой вернется. - Почему злой? - Потому что картины его никто не берет. Кому сейчас нужны бабочки, закаты? Мир помешался на эротике, а где ее ему взять? Я еще маленькая, вот он и бесится. Сев на краешек тахты, Лера долго смотрела на Андрея. - Я по глазам гадать научилась, - сказала она, - вообще по виду. Даже не знаю, как. Я, может, экстрасенсом стану, они сейчас хорошо зарабатывают. И в почете. - Ты стакан по столу глазами умеешь двигать? - спросил Андрей. - Стакан не могу, - призналась Лера. - Зачем это надо? Зато чувствую, что могу направлять или вызывать события. Как бы природу двигать. Если очень захочу, буду долго думать об этом - где-то случится наводнение или извержение вулкана, или просто авиакатастрофа, убийства, смерчи. - А наоборот? - Можно и наоборот, - согласилась Лера, - но это сложнее. Это надо сперва предугадывать, где что может случиться, а затем стараться, чтоб этого не было. Тут грамотность иметь нужно. Вот, наверно, поэтому, - сообразила она, смешно взлохмачивая волосы, - наверно, поэтому добро всегда сложнее исполнить, что оно знаний требует, чтоб не просчитаться и быть действительно добром. Учета кучи вещей. А зло проще и абсолютнее, над ним задумываться не надо. Добро может обернуться злом, а зло добром никогда. - И что же в моих глазах? - спросил, приостанавливая моргание, Андрей. - В твоих, - Лера наклонилась, слегка дотронувшись до Андреева бицепса. Вот у мужиков руки здоровые, - отвлеклась она, восхищенно обхватывая двумя кистями его руку, - совсем другая раса. - Кыш отсюда, - шутя щелкнул Андрей по ее пальцам. - А то мирное сосуществование, заключенное между двумя расами, может когда-нибудь кончиться. - В твоих глазах неприятная дорога, - сказала Лера, - долгая и темная, может, даже страшная. - На тот свет? - предположил Андрей. - Туда нет дороги. Там сразу - дыра. Так Батя говорит.
Андрей смотрел на Леру, как, бывает, смотрят на мир через уменьшительное стекло в бинокле, и все кажется очень удаленным, ничего не значащим, почти вымышленным. В миниатюрной песочнице копошатся человекообразные крохотные паучки, какой-то невидимый сор выметает с дорожки их прародитель, с маленьких домов свешиваются в нескольких местах цветные лоскутки тряпок, а несколько смешного вида женщин роются на одном месте в захваченном небольшом клочке земли под окном и не видно, что они там делают и что от их трудов там произрастет. Вот так и Андрей смотрел на Леру, как бы сквозь пелену времени, уже лишенную обаяния молодости, с раздавшимся носом картошкой, с утонувшими в суете дел небольшими зеленоватыми глазами, с волосами, распущенными по плечам, которые, прикрывая собой недостатки лица, концентрируя внимание на себе, могут при умелом обращении придать ей не хватающую пикантность. "Такие женщины становятся неплохими женами, - подумал Андрей, - они жаждут необычного и удовлетворяются самым минимальным". Ему показалось, что он слышит запах борща, который Лера будет варить на кухне для своего мужа, позабыв о своем давнем чердачном обитании, полном синяков и книг, с вымораживающим небом, Андреем и страхом быть когда-то обнаруженной. Верная покорная подруга, так рано понявшая ценность и красоту домашнего очага. Уставшая на всю жизнь от протеста, неустройства и разговоров. Борщ от сильного кипения прольется ей на передник, она снимет и постирает, молча и устало вычистит печку. Все это останется в ней как сон, каприз, и только, может, иногда пронзит ее острая печаль или затаенная тоска захватит на время ее сердце, требуя чего-то, и она не поймет, чего.
Он ощутил, как на его плече вновь зреет ощущение чего-то ледяного и чуждого, затем опускается вниз, к груди, и все вокруг откатывается назад. Все, приближенное с таким трудом! И вновь надо идти с начала, до невидимой ледяной черты, и вновь ощущать, что ничего нет, кроме скуки и равнодушия. По чужому миру, с заброшенными в его голову чужими мыслями, с клубком желаний, замораживаемых прикосновением вечности. Кто он в этом мире? Зачем? Уходи, Лера, ступай на свой чердак! Не береди то место, где души давно нет, где обитает лишь мировой вселенский дух, которому все одинаково. Мировая скорбящая, глухая к человеческому страданию душа.
* * * Плехановская улица упиралась своим концом в дощатый неровный барак, за которым оголтело и затравленно лаяла соскучившаяся по работе собака. Андрей легко нашел дом, он стоял как раз возле тупикового забора, в нем было всего пять квартир, и в одну из них он постучал. Несмотря на солнечный яркий день, вокруг было абсолютно безлюдно, ставни соседних домов стояли прикрытыми, и, никем не сдерживаемая, собака без помех отводила душу. От ее разгоряченного, слегка охрипшего лая над забором поднимались клубы пара и, переваливаясь, перетекали на улицу, куда сама собака вырваться не могла. "Скорей всего, никакой женщины тут нет, - подумал Андрей, - даже если это и не чистый розыгрыш, то не такая она дура, чтоб вот так запросто собой рисковать. Но, может быть, она живет где-то рядом, напротив или же это ее знакомые, и она просто хочет убедиться, действительно ли я ищу ее. Может, я нужен ей, как моральный двойник. И если она меня где-то узнала, то должен знать ее и я". Не открывали долго. Но Андрей еще постучал, и сильнее, и дверь наконец скрипнула на петлях. Заглянув за нее, он увидел дряхлого сгорбленного старика и хотел было объяснить, по какому делу явился, но старик показал себе на уши, дескать, ничего не слышит, и жестом пригласил войти. Подобного убожества, которое царило внутри, Андрей еще нигде не видел. Стены были измазаны чем-то черным, липким, наподобие смолы, на низком заваленном вбок потолке слабо догорала запыленная лампочка, а кривые доски пола прошатывались столь сильно, что Андрей невольно пошел вдоль стены. "Нет, в этом убожестве такая дама обитать никак не может", - твердо решил он. Прошел предбанник, с запахом чего-то захламленного и давно мертвого, затем просторную, но совершенно темную кухню с одиноко стоящей в глубине черной старинной печкой, стены ее были черными от копоти и сажи, и было видно, что пища уже давно не приготовлялась здесь. Пройдя холодную ненужную залу, он открыл дверь и очутился в большой зеленой, затянутой дымом комнате, где за массивным квадратным столом сидело несколько человек, рассматривая что-то перед собой и отчаянно жестикулируя. До Андрея долетело несколько фраз, прежде чем его заметили: "Архимед неплохо поработал. Ситуация доведена до логического конца, нигде не ошибся. Расчеты были сложны. Но надо еще решить дело с Вайтисом". Ведший Андрея старик постучал о давно некрашеную притолоку, и все, оторвавшись от стола, посмотрели на Андрея.
