В том же году я продал свой пятый рассказ и заключил контракт на первый роман, а Говард распустил слух, что я бесталанный плагиатор, а все книги пишет за меня Трэйси.
Его оштукатуренный домишко в Корал-Гэйблз испускал волны ненависти, упорно докатывавшиеся до нашего уютного гнездышка в Гроув. Наша с Трэйси семейная жизнь катилась под откос — не скажу, что только по его вине, но руку он, несомненно, приложил.
В конце концов Трэйси заработала нервный срыв, ушла от меня, сбежала в Хьюстон, жила там у подруги, развелась со мной и вышла замуж за кого-то другого. Это случилось, когда я заканчивал свою вторую книгу. И я почти уверен, что Говард дал на лапу тому парню из «Майами Геральд», который накатал на мой роман самую разгромную рецензию в истории Южной Флориды.
В свете вышесказанного вы вряд ли удивитесь, что я не слишком скорбел, когда два года спустя пьяный инструктор-аквалангист из Марафон-Шорз загнал свой ржавый «бьюик» 73 года выпуска на тротуар набережной, и хищный бамперо-зубый монстр протер Говарда сквозь сито железной сетки, ограждавшей Южный пляж.
Конечно, недостойно с моей стороны радоваться его смерти, но я ею наслаждался. Сам бы лучше не придумал. Мне его смерть так понравилась — я жалел, что не сам ее спланировал. Должен признаться также, что день его похорон стал для меня лучшим днем в году. Я не горжусь этим, но… мне было тошно, пока Говард жил, я испытал облегчение, когда его не стало, и большое изумление — когда он вломился в мой сон.
— Слушай, Говард, а какого черта ты вообще делаешь в моем сне? — спросил я.
— Забавно, что ты чертей упомянул, — Говард по привычке нервно хохотнул. — Я теперь среди них обретаюсь.
— Мне следовало догадаться, — ответил я.
— Слушай, Том, раскрой глаза, — раздраженно бросил Говард. — Я попал в ад не потому, что я такой паршивец. Тут все — все, кого я знал, и почти все, о ком слышал. Здесь место, куда люди попадают после смерти. Его и адом-то никто не называет. Просто я заметил, что тут никто не улыбается, и решил, что это оно самое и есть. Но тут неплохо. Начальник у нас есть; требует, чтобы мы его называли «мистер Смит», но, по-моему, он и есть Дьявол. Кажется, неплохой парень и очень воспитанный.
— Я всегда думал, что Дьявол — бизнесмен, — съязвил я. — Или ученый.
— Да пошел ты со своим цинизмом, Том, — отмахнулся Говард. — На самом деле Дьявол — искусствовед и знаток современной культуры.
— Он тебе сам так отрекомендовался?
— А как еще объяснить, что лучшие места у нас занимают художники, писатели, скульпторы, музыканты, артисты, танцоры… И дома у них — дай Боже, и машины новые.
Я заинтересовался. Я уже упоминал, что зарабатываю писательским трудом — не то чтобы я приобрел широкую популярность, но и безвестным меня не назовешь. Моя мама всегда говорила, что мне воздастся на небесах, или куда я там еще попаду. Вот и доказательство.
— Расскажи еще, — попросил я.
— Положение человека у нас зависит исключительно от того, насколько хорошо его знали на Земле. В Верховном суде у нас такие шишки, как Толстой, Мелвилл, Нижинский, Бетховен; даже неудачник По заведует большой группой корпораций — работай, не работай, все равно платят.
— Мне это нравится, — сказал я. — Спасибо за предупреждение.
— Тебе-то нравится, — с горечью произнес Говард. — А нам, остальным, жить не так сладко.
И мой шурин рассказал, что живет он в однокомнатной половинке дома, в глухом пригороде на задворках ада. Работа его — единственная доступная — заключалась в сортировке щебня по числу и размеру граней. Этим занимались все неизвестные.
— Не так и тяжело, — заметил я.
— Не тяжело, — согласился Говард. — Настоящее наказание — скука. Телевизор мне дали, но качество приема вшивое, а единственная программа — повторы «Я люблю Люси»19. Еще раз в неделю показывают бейсбольный матч, но всегда один и тот же — «Филадельфия» против «Ред-Сокс», стадион Фенвэй-парк, 1982 год. Я его могу пересказать подачу за подачей.
— Да, Говард, это ужасно, — сказал я, — но чем тебе помочь? Так что удачи тебе на новом месте и до свидания.
— Подожди! — крикнул Говард. — Не просыпайся! Я вбухал десятилетний запас сигарет, чтобы попасть в твой сон. Ты можешь помочь мне, Том, а заодно и себе.
— О чем ты толкуешь, Говард?
— Запиши этот рассказ и продай в журнал. Его возьмут. И упомяни мое имя. В аду имеет значение, даже если писатель тебя просто упомянет. Может, это даст мне повод выбраться из этого пригорода, сделать следующий шаг, переехать в коттедж в местечке, похожем на Кэйп-Мэй под дождем, сортировать полудрагоценные камни, а не щебенку, и смотреть по телевизору два канала и футбольный матч НФЛ каждое воскресенье. Это немного, но мне это кажется раем. Том, обещай, что ты это сделаешь!
Он умоляюще глянул на меня. Годы в аду не улучшили его внешности. Он казался напряженным, нервным, измученным, апатичным, взбудораженным и очень усталым. Так, наверное, выглядят все представители низших слоев ада.
— Ладно, Говард, сделаю. А теперь будь так любезен — поди-ка ты к черту, доброго пути!
Лицо его просветлело.
— Ты обещаешь? Да освятит Сатана твои рецензии! — воскликнул он и сгинул.
А я сел и написал этот рассказ. Вначале я хотел довершить свою месть Говарду. Видите ли, я нигде не упомянул настоящего имени своего шурина. Пусть до скончания веков сортирует щебенку в своем домишке в аду.
Таково было мое первое намерение. А потом я от него отказался. Великолепная, конечно, месть, но не на мой вкус. Мщение до гробовой доски я понимаю, но не по другую же ее сторону! И вы можете смеяться — но я твердо убежден, что мы должны помогать своим мертвым, чем можем.
И этот рассказ я посвящаю тебе, Говард, чье настоящее имя Пол В. Уитмен, последнее место жительства — Сикактус-драйв, 2244, Майами-Бич, Флорида. Я прощаю тебе все дерьмо насчет Трэйси. Может, мы с ней разошлись бы и без твоей помощи. Пусть эти строки принесут тебе твою комнату в отеле и еженедельный футбольный матч.
И если ты встретишь моих старых школьных приятелей: Мэнни Клейна (убит во Вьетнаме, 1969), Сэма Тэйлора (инфаркт, Манхэттен, 1971) и Эда Московица (ограблен и убит в Морнингсайд-Хейтс, 1978), передай им, что я о них спрашивал и тем самым, надеюсь, обеспечил их переезд в более благоустроенные места.
Несчетные столетия назад, до первых фараонов, до того, как континенты обрели нынешние очертания, а океаны и горы — встали на нынешние места, существовали земля и народ, не оставившие следа в летописях, ибо те летописи сгинули, когда вздымались и двигались хребты, когда океанские волны заливали плодородные поля, чтобы когда-нибудь, в далеком будущем, вновь отхлынуть. В общем-то помним мы об этой стране только то, что она когда-то существовала, а называем, как и положено называть исчезнувшую без следа цивилизацию — Атлантидой.
