Габо несколько раз хлопнул его по щекам, потом принялся растирать уши. Это произвело эффект – но очень слабый и кратковременный. Дик приподнял голову и, разлепив глаза, пробормотал:
– Ф-ф… та… го… карэра… га… со-сэ… дзи…
– Что он говорит? – спросил Габо, отчаявшись вытрясти ответ из Дика напрямую. – Что это значит?
– Ничего не значит, хито-сама, – сказал Гамба, ныне Михаил. – Совсем ничего.
Все гемы-тэка были клонами, а значит – близнецами. В их языке отсутствовало само понятие «близнец» – ведь если кто-то такой же, как все, то заем специальное слово для его обозначения?
Да и артикуляция у Дика, не чувствующего ни губ, ни языка, была далека от чёткости.
– Позови-ка мне мастера Вальне, – попросил Пуля. – И мастера Крейнера.
Мастер Вальне пришёл не в добрых чувствах, потому что его разбудили. Крейнер был изумлён не меньше, чем сам Габо.
– Мастер Крейнер, – сказал Дельгадо. – Я могу только просить вас об одолжении – и я прошу… Посмотрите, все ли люди Шимана на месте. И вернитесь сюда.
– Отвратительно, – сказал адмирал, увидев младшего матроса в столь похабном состоянии. – Но, с другой стороны… – продолжил он, обведя взглядом гемов, – может, оно и к лучшему.
– Он что-то говорит, – сообщил Габо, подавляя раздражение. – На своём родном языке. Я не могу понять.
Вальне присел на край койки, склонился, стараясь дышать сквозь платок. Дик вдруг снова вскинулся и попытался что-то объяснить, тщательно выжевывая фразы.
– Он-на-но… сосэй-зи… о нокору… цумори…
– Я не знаю, чего вы ждете от пьяного бреда, – Вальне отряхнул руки. – Он бормочет о сегодняшнем спектакле. «Близнецы» – вот что означает «футаго» и «сосэйдзи». Если, конечно, «сосэйдзи» означает не «сосиски». Я могу идти?
Последняя фраза, которую он услышал – «собираются оставить девушку-близнеца». Но он решил не переводить её по причине явной бредовости.
– Да, спасибо, адмирал… – Вальне ушёл, Пуля остался ждать Крейнера.
Тот, вернувшись, сказал, что все двадцать девять Шимановских бандитов сидят, как мышки, у себя в кубрике и большинство уже сопит в одеяла.
Крейнер намекнул, что и сам не прочь распахнуть объятия Морфею, потому что ночь перевалила за полночь, и очень скоро наступит долгий полярный день.
Габо вышел с ним из кубрике. Предстояло «обрадовать» остальных членов «военного совета» – Хельгу, Грегора, Карена, Торвальда и Стейна.
– Но как это он умудрился так быстро набраться? – удивился Крайнер напоследок. – Я же видел, что он не пил ничего крепче пива. А потом он вообще ушел.
– Когда?
– Дельгадо, я не засекал время. Он потанцевал с Хельгой, потом ещё посидел с гемми и ушёл.
Габо вернулся в кают-компанию и налил себе кофе – почти настоящего кофе, которое Торвальд выставил по случаю Рождества. Кофе был уже холодый и горький.
– Он в кубрике. Мертвецки пьян.
Хельга, откинувшись в кресле, потянула в себя воздух, потом ударила кулаком по столу.
– Сукин сын! Я же просила его! Я просила! Набраться в такой день…
– Я не сказал, что он набрался, Хельга. Я сказал, что он пьян.
– Интересно, как это можно быть пьяным, если ты не набрался, – хмыкнул Грегор.
– Счастливый ты человек, – улыбнулся Габо.
– Ты хочешь сказать, что его напоили насильно? – спросил Торвальд.
– Да бросьте! – возмутилась Хельга. – Он же просто мальчишка для тех, кто не знает, кто он… Даже нет, не так. Он… просто мальчишка. Просто не рассчитал, Тор. Он же весит как два воробья. И в жизни не пил как следует. Опрокинул стакан – и готов.
– Пойди посмотри на него сама. Там не стакан. Там самое меньшее два. А насчёт его веса и опыта со спиртным ты права – его должно было срубить после первого. Так, чтобы второго не захотелось.
– Чем пьяней человек становится, тем трезвей он себе кажется, – отбрила Хельга. – А смотреть на этого паршивца я не хочу.
– А вот Ройе на него посмотрел.
– В каком смысле? – поднял бровь Стейн.
– В упор. Он проследил как его отнесли в кубрик и очень удивился, что вавилонский парень из дома Рива живет с гемами. Ну а уж когда он оказал ему первую помощь – растёр грудь и руки спиртом…
– Зачем? – не понял Грегор.
– Он его подобрал на верхней палубе. Тот в белье, тунике и нижних штанах валялся прямо на железе.
Хельга хлопнула себя обеими руками по голове.
– Вот уродец!
– Если его не пытались убить, – сказал Торвальд. – Сядь, Хельга!
– Или не убить, а временно вывести из строя, поддержал Габо. – Чтобы убить, вернее было бы сбросить его за борт. По-моему, смерть устраивала организатора этой аферы как возможный исход, но не была целью.
– Если говорить о целях, – подхватил Торвальд, – то, зная результат, можно прийти к двум вариантам. Первый: целью было скомпрометировать юношу, его план и его действия.
– Боже… – изумился Стейн. – Ты же не считаешь, что это…
– …И второй: задержать его, – закончил Торвальд, не давая сбить себя с курса. – На несколько часов. Он стал свидетелем чему-то или может сделать что-то, что потеряет свою актуальность в течение семи-десяти часов.
– Утром, – мрачно сказал Стейн, – отплывает Шиман.
– Утром мы вообще все расходимся, – напомнила Хельга. – А ещё меня беспокоит Ройе. Почему он сказал Габо, что раскусил нашего мелкого капитана?
– Он полицейский, – глухо проговорил Грегор. – В его обязанности входит арест преступников.
– Он экологический полицейский, – возразил Стейн.
– Это не значит, что он имеет право хватать только экологических преступников. Он имеет право хватать всех.
– И поэтому предупредил?
– Да. Его дело – предупредить, а уж наше – спрятать.
– Куда? – простонала Хельга. – Куда спрятать эту пьянь?
– У меня появился третий вариант возможной цели нашего злоумышленника, – сказал Габо.
– Какой?
– Сорвать наше совещание. Мы уже полчаса не говорим ни о чем, кроме Дика. Мы не обсуждаем наши планы.
– Потому что эти планы строятся на предложении Дика, – заметил Стейн.
– Но мы ведь знаем суть предложения, – возразил Торвальд. – Мы можем, отталкиваясь от него, разрабатывать планы дальше.
– Как? – спросила Хельга. Всё строилось на том, что у него в Шоранде есть какие-то завязки. Что он с кем-то может выйти на контакт.
– Но и у нас там есть «какие-то завязки», – напомнил Торвальд. – У нас есть экологи: господин Бадрис, госпожа Кейн и господин Ву.
– Ты предлагаешь открыться перед ними?
– Рано или поздно придётся открываться, – пожал плечами Торвальд. – Или мы рассчитываем на то, что это сделает за нас ребёнок, который ничего не боится, потому что считает себя уже мёртвым?
