— Это называется – выводить человека из себя, в прямом и переносном смысле слова, — не по-детски рассудительно произнесла Соня.
— Чёрт побери! Это уже за границами приличий! Заставьте её замолчать!
— Не обращайте внимания, — посоветовал программист. – Вы же не требуете радостных песен от баранов, которых ведут на принадлежащие вам бойни. И молчания тоже не требуете. Здесь всё то же самое. Она замолчит через минуту после того, как вы дадите согласие на пересадку.
— Хорошо, делайте.
— Деньги, пожалуйста, всю сумму вперёд.
В детективных фильмах, которые порой приходилось видеть Сонечке, уголовники частенько платили друг другу астрономические суммы. Открывается красивый кейс, камера наезжает на него, словно рэкетир, демонстрируя пачки непоименованных купюр… Увы, в жизни всё не так. Плательщик пощёлкал клавишами электронного устройства, деньги были переведены с одного счёта на другой.
— Сколько там? – спросила Сонечка. – Мне любопытно, сколько я стою…
— Когда же её заткнут? Сил нет терпеть.
— Через три минуты заткнём. Ваша девочка садится сюда, вы – сюда…
— Мне-то зачем?
— Вам не обязательно. Но многие хотят контролировать весь процесс. Опять же, вы лучше знаете, кого в старом теле оставлять, кому новое. Короче, за вами – общее руководство.
— Понятно, — произнёс покупатель, ворочая шеей и, видимо, ожидая, что сейчас его будут обслуживать.
Начальник-программист бросил злобный взгляд на пребывающего в нирване Макса-Колёху, но выяснять отношения в присутствии клиента не стал и сам начал закреплять контакты.
— Начинаем. Прежде всего, освобождаем мозг донора от всех предыдущих сущностей…
Сонечка продолжала сидеть, безмятежно глядя в потолок. Затем сказала:
— А их там и нет, предыдущих. Зря стараетесь.
Затем на уши присутствующих обрушился дикий визг Гуленьки-Ляленьки. Визжала она виртуозно, и ничего шепелявого в этом звуке не было.
Покупатель вскочил было, рявкнув что-то возмущённое, но тут же опустился в кресло. С обвисших губ потекла струйка слюны.
Бандиты, не подключённые к психоанализатору, повскакали с мест, не зная, что им надлежит делать в такой ситуации. Впрочем, ничего сделать они не успели. Сидевший в мечтательной прострации Макс, а вернее Колёха, у которого и реакция была получше, и опыт побольше, чем у сотельника, выхватил пистолет и четырьмя выстрелами разделался со своими сообщниками и шефом. Затем он с удивлением оглядел пистолет, сунул дуло в рот и ещё раз спустил курок.
После выстрелов в небольшой комнате тишина показалась особенно оглушительной.
— Скажите, пожалуйста, — произнесла в этой тишине Сонечка, — а вам, когда вы были маленьким, говорили, что нехорошо отнимать чужое?
— Что?! – очевидно та сила, что сковала бывшего покупателя, теперь позволила ему говорить. – Да ты знаешь, кто я такой? Да я тебя на фарш пущу вместе с твоим телом!
— Кто вы такой, сейчас узнаю… тише, тише… да не визжите, как резаная свинья… — мужчина сидел с перехваченным горлом, а уж что творилось внутри, знала одна Сонечка. – Фу, ну и пакость тут у вас; в Семейном Доме чище… есть ли тут что настоящее?.. а, вот… надо же, и настоящее есть. Сам ещё вдвоём в одном теле, а для дочек – всё, что угодно. Ладно, девчонок твоих я давить не буду, хоть они и пакостные. Но и они никаких новых тел не получат. Я их обеих вместе с их щекастым телом в одно существо слепила, никакой психоанализатор не разберётся. Ну, если повредила что-то ненароком, то не нарочно. Был у меня знакомый, Лев Валерьевич, так он любил слова сдваивать: ненароком – не нарочно. Признак есть такой, не то гениальности, не то – шизофрении. И нечего удивляться… да, мне десять лет, только ведь я никто, звать меня никак, мне год за два считается, как на войне. Те, кого я задавила, их больше нет, но, кто в грязи вывалялся, то, как ни чистись, грязным останется. Не суть, а память, и навыки, знания ненужные – хоть бы их и в заводе не было. Потому и киллера вашего, вместе с его Максом я давить не стала, заставила застрелиться, чтобы не знать, что там внутри. Теперь, вот, думаю, как с вами поступить…
— Не надо… — через силу просипел покупатель. – Я заплачу, я всё отдам.
— Не надо, говорите? Врать не надо, особенно – мне. Я всё вижу, обе ваши сущности для меня полупрозрачны, как слизистая медуза. Вас только отпусти, по моим следам тотчас сотня Максов пойдёт, не красть, а сразу пристрелить.
— Всё отдам… у меня денег – море.
— Деньги, говорите? Ну-ка… Ух ты, я и не знала, что на свете столько денег! А сделаю-ка я с тобой вот что… У нас в Семейном есть такое слово: «овощ». Это когда человек уже вовсе и не человек. Такое бывает, если в потрёпанное тело слишком много народу набьётся. А я из вас двоих одну репу сделаю. Будете из рожка кушать, гадить под себя. Деньгами вашими опекунский совет распоряжаться станет, кроме секретных счетов, разумеется. Ими буду распоряжаться я. Так будет справедливо. Вы же обещали всё отдать, а я только часть беру.
— Тварь! Да я тебя своими руками!
— О! Вот и ещё настоящее. Только рук у вас больше нету, коротковаты ручонки. Ну что, репка, в супчик пора?
* * *
— Ой, — пискнул кто-то из захватчиц. – Сонечка, тебя отпустили?
— Сама ушла. Витькаля, что с мамой?
— В неё какие-то злые тётки вселились. А пап полиция схватила.
— Понятно, — Сонечка аккуратно прикрыла дверь, вытащила из нагрудного кармана мощный психоанализатор Виктории-Агнессы, одним профессиональным движением закрепила электроды на висках.
— Это сестрёнка? – за женским голосом легко угадывались интонации сексуального маньяка Тохи. – И машинка у неё в самый раз, что надо. Вот пруха! Мальчик, иди скорей сюда. Сестрёнку мы уестествим… не пробовал ещё с сестрёнкой перепихнуться? А зря… Ничего, я научу.
Сонечка подошла на шаг и впечатала большой электрод в лоб лежащей матери. Юлино тело изогнулось и застыло, только лицо продолжало жить и голоса неслись из натруженной глотки.
— Ну, — произнесла Сонечка. – Кто первый?
— Э-э, не я! Я – в мальчишку, у нас уже всё сговорено. А в тебя, милая, я через другое место войду. Я пойду! Ты ведь целочка, да? Какая прелесть, я снова буду невинной девушкой! Меня будут добиваться, а я стану отказывать и капризничать, день, а то и два! А потом он меня обманет, и я отдам ему свою юность!
Юлия замолчала, но в тон ей заговорила Соня:
— Это свежее нетраченное тело – оно моё! — а следом вскрик и глухой хрип, — А! Не… х-х… — и совершенно спокойный голос. – Ну и гадость. Кто следующий?
Секундное замешательство и командный голос, каким ни одной из Юль вовек не сказать:
— Эй, Лизка, ты чего молчишь? Онемела от радости? – и тут же крик: — Нет-нет, я же говорил, что в мальчишку поселюсь. Куда ты меня тащишь? Мы же договорились!..
