На самом деле он столь грузно припадал к зеленой земле, что она дрожала.
Мог съесть целую рощицу, общипать большую поляну, а потом легко протанцевать, перепрыгивая кочки, на задних ногах, высоко задирая хобот. По его понятиям, выглядел свирепо. Челка тряслась над выпуклым лбом, как рыжее крыло. Высокомерно глаза из-под купола мохнатого лба щурились. Охотник Хеллу холодел, представляя взгляд холгута. Вся жизнь Хеллу была посвящена будущему короткому бою. Он учил охотников правильно держать огромное древко, правильно поднимать легкий парус.
«…а ночью неуклюжею лапой, привыкшей лишь к грузу сетей, искал женщину, рыбным запахом пропитанную до костей…»
В темном углу, среди отбросов, закрывая слезящиеся глаза ладонью, прятался убогий Кудур. Когда-то певца забыли убить. Теперь он прятался и выл потихоньку, ловя украдкой взгляд страшной, черной, как головешка, женщины Тишур, единственной почитательницы его небольшого певческого таланта.
Большое копье до дрожи в ногах пугало Кудура.
Он жалел косматое животное с грозными ступнями и вертящимся над головой хоботом. Белый мамонт напоминал ему потную растрепанную Тишур.
В этом было много тревоги.
«…спасите белого мамонта…»
Кудур еще не знал наглости зеленых, поэтому слушала его в основном черная женщина Тишур и плоская заплесневелая черепаха с неясным отпечатком человеческой ладони на спине.
Если постучать по камню, черепаха подползала.
Но не к каждому. К черной женщине, например, не подползала.
И совсем не верила тем, кто приходил с охоты недовольный, кто, нажевавшись пластинок сухого мухомора, грозно плясал у высокого костра всю ночь, так и норовя наступить ей на спину тяжелой ногой в пестро расшитых муклуках.
«…спасите белого мамонта…
…разбрасывайте зерна, сажайте злаки…
…звери уйдут, птицы улетят, рыбы погибнут, а злаки не бегают…
…они не выскочат из-за куста и не прокусят тебе свирепо затылок…
…они не засмеются, как гиена, не зарычат, как пещерный медведь…»
Все же умер Кудур непонятым.
Никто так и не узнал, зачем он прыгнул в глубокий колодец.
Некоторые думали, что певцу помог охотник Хеллу. Другие думали, что Кудура погубила мечта. Утешая человека, совсем уж слабого умом, говорили: «Даже Кудуру такое не удавалось».
Хеллу был.
У берегов резной лед.
Нежные мхи, каменные проплешины.
Осенняя паутина прилипала к смуглой коже. Бежал, смахивая ладонью.
«…горькая супесь, глухой чернозем… смиренная глина и щебень с песком… окунья земля, травяная медынь, и пегая охра, жилица пустынь…»
Главное стадо олешков давно вышло к реке, но олешки все тянулись и тянулись по треугольным полянам.
Хеллу торопился.
Он опять не нашел следов холгута.
Зато там и тут – под лиственницами тундры и на краю хвойных лесов, под скалами Белого берега, и у Соленой воды дымили временные стойбища Детей мертвецов. Каждый ростом выше оленного быка. У рта волосатые. Такие способны сбить с выверенного пути самое большое стадо. А ведь олени – это жир, это вкусное мясо. Это крепкие сухожилия для растяжек, это теплые шкуры. Если упустить олешков, зима выйдет долгая и голодная. И холгуты опять не пришли.
«…я ухо приложил к земле, чтобы услышать дальний топот…»
Под тонким ледком, легшим за ночь на тихую воду, Хеллу увидел уткнувшихся носами в берег, маленьких снулых рыб.
Гнилой воздух.
Сникшие камыши.
Шляпки вялых грибов.
Большое копье давно готово к охоте, Люди льда давно полны решимости, а белый мамонт Шэли не приходит. Холодом тянет с севера, зато юг дышит теплом, все ближе придвигая к пещере зубчатую стену хвойных лесов.
Прозрачный паучок с удивлением посмотрел в глаза Хеллу.
Повиснув на паутинке, он казался таким прозрачным, что не отбрасывал тени.
Зато под кочками чернели тяжелые, раздутые газами, расклеванные птицами тритоны. И они не были задавлены зверем. Болезнь, скорее всего, таилась в заполненных водой ямах. Умирающая вода выбрасывала мелкие светло-зеленые пузырьки. Они как бы светились и подпрыгивали над тяжелой мертвой водой. Если такой ополоснуть руки, они опухнут.
Когда-то мир состоял из живой влаги и льда.
Живая птица кричала в воздухе, стучала хвостом живая рыба.
Белый мамонт Шэли всяко смеялся над оборванцами, заставляя отступать в грязное болото или к пещере. Потом шел к реке, тянул хоботом воду. Не боялся.
Так было.
А потом что-то испортилось.
Может, Красный червь издали дохнул зловонно и жарко, превратил придонные растения в кислый кисель. От дыхания Красного червя несет ужасом, живое умирает в тягучей слюне. Тысячи цветных бабочек тянулись рядами вдоль подмерзшего берега, будто их вынесло на берег невидимой волной.
«…да и птицы здесь не живут…»
Длинной палкой Хеллу ткнул в студенистые массы коричнево-красного цвета, густо, как кожаные подушки, покрывшие дно затопленных ям. Хотелось пить, но к воде Хеллу не наклонился. Зато подобрал наконечник чужого копья. Здесь прошли Дети мертвецов. Наконечник тускло поблескивал. Когда Хеллу коснулся острой грани, на пальце выступила кровь.
Теперь он бежал быстро и остановился только под лиственницей с перепутанным, неправильным расположением ветвей. Такую все называют вихоревым гнездом. Под лиственницей, уже осыпавшей землю солнечными рыжими иглами, выбивался из-под земли прозрачный ручей.
Если на Большое копье насадить острый и крепкий наконечник чужих, думал Хеллу, припадая к дохнувшей холодком воде, можно смело выходить против самого большого, против самого тяжелого холгута. Даже если холгута поведет сам Господин преследования, можно не бояться и выходить навстречу. Много будет вкусного мяса, жира.
«…и эти апотропические руки…»
Рука охотника лежала на каменном топоре.
Перевернувшись через плечо, он нырнул в чащу.
Сердце Хеллу билось часто и гулко. Он торопился.
Он уходил теперь от Господина преследования, чье мерзкое отражение вдруг мелькнуло в колеблющейся воде. Жир и мясо откочевывают на юг, а в лесу опять появились Дети мертвецов. Они сбивают стада с привычных троп. Одежда на Детях мертвецов легкая, нигде не коробится. Лбы схвачены ремешками, вырезанными из росомашьих шкур. У каждого за поясом пучок тонких стрел, блестят длинные наконечники необычных копий. Никто не назовет Детей мертвецов оборванцами. Это они, увидев Людей льда, дивятся: «Одежды ваши чем пахнут?»
