— Конечно, Робин. — Он постучал трубкой, разглядывая меня. — Ну, что ж, — сказал он, — вначале технология. Мы знаем общую теорию двигателя хичи и начинаем разбираться в радио-быстрее-света. Что касается информационных цепей Мертвецов и всего прочего, — он померцал, — госпожа Лаврова-Броудхед на пути к вам. Я думаю, что и здесь нас ждет очень быстрый прогресс. Через несколько дней экипаж добровольцев отправляется на Пищевую фабрику. Мы совершенно уверены, что сможем контролировать и ее, и она будет переведена на близкую орбиту для изучения и, мне кажется, я могу пообещать, для дублирования. Вероятно, меньшие подробности новых технологий вас сейчас не интересуют?
— Нет, — ответил я. — Во всяком случае не сейчас.
— Тогда, — сказал он, кивая и заново набивая трубку, — позвольте высказать несколько теоретических соображений. Прежде всего — вопрос о черных дырах. Мы безусловно определили местонахождение черной дыры, в которой находится ваша подруга Джель-Клара Мойнлин. Я считаю, что есть возможность послать туда корабль и что он долетит без серьезных повреждений. Возвращение, однако, совсем другое дело. В поваренных книгах хичи мы нигде не нашли рецепта, как извлечь что-нибудь из черной дыры. Теория — да. Но если кто-то хочет перейти от теории к практике, требуются серьезные исследования. Очень много. Я не обещал бы результата, скажем, в ближайшие годы. Скорее — в десятилетия. Я знаю, — сказал он, сочувственно наклоняясь вперед, — что для вас это очень личный вопрос, Робин. Но он также очень важен и для всех нас. Под всеми я имею в виду не только человечество, но и машинный разум. — Я никогда не видел его таким серьезным. — Видите ли, — сказал он, — цель артефакта — Неба хичи — тоже безусловно установлена. Разрешите показать вам изображение?
Вопрос риторический, конечно. Я не ответил, а он не стал ждать. Уменьшился и перешел в угол плоского экрана, на котором появилось изображение. Что-то белое в форме очень любительски изображенного турецкого полумесяца. Не симметричное. Полумесяц в одной половине экрана, а все остальное пространство оставалось черным, если не считать неправильных полосок света, выступавших из рогов и соединявшихся в туманный эллипс.
— Жаль, что вы не можете видеть это в цвете, Робин, — сказал Альберт из своего угла экрана. — Оно не белое, а скорее голубое. Объяснить вам, что вы видите? Это материя на орбите вокруг некоторого очень большого объекта. Материя слева от вас, которая приближается к нам, движется достаточно быстро, чтобы испускать свет. Материя справа, которая от нас удаляется, движется относительно нас медленнее. Мы видим, как материя превращается в излучение, втягиваясь в исключительно большую черную дыру, расположенную в центре нашей Галактики.
— Мне казалось, что скорость света не относительна! — выпалил я.
Он снова занял весь экран. «Да, Робин, но орбитальная скорость материи, производящей свет, относительна. Изображение из архивов Врат, и до недавнего времени местоположение этого объекта не было установлено. Но сейчас ясно, что это буквально сердце Галактики».
Он замолчал, набивая трубку и пристально глядя на меня. Ну, не совсем так. Все-таки небольшая разница во времени сказывалась, и когда я передвигался, взгляд Альберта на какое-то мгновение еще был устремлен туда, где я только что находился, и это действовало неприятно. Я не торопил его, он кончил набивать трубку, закурил и сказал:
— Робин, я часто не совсем уверен, какую именно информацию сообщать вам. Если вы задаете вопрос, тогда другое дело. Относительно предложенной вами темы я буду говорить, пока вы слушаете. Если вы попросите гипотезы, я могу сказать, чем это, возможно, является; и я сам предложу гипотезу, если это соответствует моей программе. Госпожа Лаврова-Броудхед написала довольно сложную нормативную инструкцию для принятия такого типа решений, но если упростить, она сводится к уравнению. Пусть М представляет «ценность» гипотезы. Пусть Р представляет вероятность ее справедливости. Если я заключаю, что сумма М+Р равна по крайней мере единице, тогда я должен сообщить гипотезу и делаю это. Но, ах, Робин, как трудно получить количественное выражение М и Р! В данном конкретном случае я вообще не могу определить вероятность. Но важность этой гипотезы необыкновенно велика. Во всех смыслах она может рассматриваться как бесконечно большая.
К этому времени я уже начал потеть. Насколько я знаю программу Альберта, чем дольше он готовится к сообщению, тем меньше оно мне понравится. «Альберт, — сказал я, — к дьяволу отговорки! Говори».
— Конечно, Робин, — сказал он, кивая, но не желая, чтобы его торопили — но позвольте мне сказать, что это предположение не только удовлетворяет современным астрофизическим представлениям, правда, на довольно сложном уровне, но и отвечает на ряд других вопросов, а именно, куда направлялось Небо хичи, когда вы повернули его, а также куда исчезли сами хичи. Прежде чем сообщить вам предположение, я должен напомнить вам следующие пункты.
— Первое. Числа, которые Крошечный Джим называл чертовыми. Это количественные величины, в основном из так называемых «безразмерных», потому что они одинаковы во всех измерительных системах. Соотношение массы протона и электрона. Дираково число, выражающее разницу между электромагнитными и гравитационными силами. Константа Эддингтона для тонкой структуры материи. И так далее. Мы определили эти величины с большой точностью. Но мы не знаем, почему они таковы. Почему константа тонкой структуры материи 137, а не, скажем, 150? Если бы мы понимали астрофизику, если бы у нас была завершенная теория, эти числа были бы следствием теории. У нас хорошая теория, но чертовы числа из нее не выводятся. Почему? Может ли быть, — серьезно спросил он, — что эти числа случайны?
Он помолчал, попыхивая трубкой, потом поднял два пальца. «Второе. Принцип Маха. Здесь тоже заключен вопрос, но, может быть, более легкий. Мой покойный предшественник, — сказал он и немного померцал, вероятно, чтобы заверить меня, что с ним легче справиться, — мой покойный предшественник дал нам теорию относительности, которую обычно понимают так: все относительно, кроме скорости света. Когда вы дома, Робин, на Таппановом море, вы весите примерно восемьдесят пять килограммов. Можно сказать, что это мера того, как вы и планета Земля притягиваете друг друга; это ваш вес относительно Земли. Но у нас есть также понятие массы. Лучший способ измерить массу — с помощью силы, необходимой для придания ускорения объекту, например, вам, из состояния покоя. Мы обычно считаем массу и вес одним и тем же, и на поверхности Земли так оно и есть, но масса должна быть свойством, внутренне присущим материи, в то время как вес всегда измеряется относительно чего-то. Но, — он снова померцал, — проведем мысленный эксперимент, Робин. Предположим, что вы единственный объект во вселенной. Больше никакой материи нет. Сколько вы будете весить? Нисколько. А какой будет ваша масса? Ага, вот это вопрос. Допустим, у вас есть небольшой ракетный ранец и вы решаете придать себе ускорение. Вы рассчитываете силу, необходимую вам, чтобы придать данное ускорение, и получаете массу, так? Нет, Робин, не так. Потому что нет относительно чего измерять движение! „Движение“ как концепция бессмысленно. Поэтому масса — в соответствии с принципом Маха — зависит от некоей внешней системы, Мах называл это „внешним фоном вселенной“. И в соответствии в принципом Маха, расширенным моим предшественником и другими, таковы же все „внутренние“ характеристики материи, энергии и пространства… включая „чертовы числа“. Робин, я утомил вас?»
