Вначале он подумал, что это Ольгадо или кто-нибудь из службы мэра сделали для него новую программу. Но Ольгадо лишь непонимающе посмотрел на терминал и сказал: «Васапо». (Потрясающе.) А когда он послал мэру записку, она не получила ее. Вместо этого к нему пришел Глашатай Мертвых.
— Я вижу, что твой терминал помогает тебе, — проговорил Эндер.
Миро не ответил. Он был слишком занят, стараясь понять, почему мэр прислала Глашатая вместо ответа на его записку.
— Боскинья не получила твое послание, — сказал Эндер. — Его получил я. И будет лучше, если ты никому не скажешь о том, на что способен твой терминал.
— Почему? — спросил Миро. Он разговаривал односложно, чтобы меньше запинаться.
— Потому что тебе помогает не новая программа. Это личность.
Миро засмеялся. Ни один человек не смог бы работать так быстро, как помогавшая ему программа. В действительности она была быстрее, чем все программы, с которыми Миро приходилось работать раньше, отличалась находчивостью и интуицией; она была быстрее человека и умнее программы.
— Мне кажется, это мой старый друг. По крайней мере, именно она сообщила мне о твоем послании и предположила, что мне следует дать тебе знать о том, что хорошо бы вести себя осторожнее. Видишь ли, она немного застенчива и не часто заводит друзей.
— Сколько?
— В настоящее время двое. А несколько тысяч лет назад — один.
— Не человек, — сказал Миро.
— Раман, — ответил Эндер. — Она более человечна, чем многие люди. Мы любили друг друга, помогали друг другу, зависели друг от друга. Но в последние несколько недель, с тех пор как я приехал сюда, мы разошлись. Раньше мы с ней постоянно общались. Теперь у меня нет времени. Временами мы причиняли друг другу боль. Она одинока, и, мне кажется, поэтому выбрала себе нового товарища.
— Nao quero. (Никого не нужно.)
— Нет, нужно, — не согласился Эндер. — Она уже помогла тебе. Теперь, когда ты знаешь, что она существует, ты поймешь, что она — хороший друг. Ты не найдешь лучше. Более верного. Лучшего помощника.
— Для молокососа?
— Не будь болваном, — рассердился Эндер. — Я представляю тебя четвертому виду разумных существ. Тебя ведь считают ксенологом, не так ли? Она знает тебя, Миро. Твои физические проблемы ничего не значат для нее. У нее вообще нет тела. Она живет среди филотических волн в коммуникационных каналах Ста Миров. Она — самое разумное живое существо, а ты — второй из людей, кому она когда-либо решалась открыться.
— Как? (Как она появилась? Откуда она меня знает настолько, чтобы выбрать?)
— Спроси ее сам, — Эндер прикоснулся к серьге. — Только один совет. Когда она доверится тебе, всегда будь с ней. Не храни от нее секретов. Когда-то у нее был любимый человек, который выключил ее. Всего лишь на час, но после этого их отношения больше не были такими, как раньше. Они стали просто друзьями. Хорошими, верными друзьями, до самой его смерти. Но всю свою жизнь он будет жалеть об этом бездумном предательстве.
Глаза Эндера заблестели, и Миро понял, что кем бы ни было это живущее в компьютере существо, оно было не призраком, но частью жизни этого человека. И он передавал Миро, как отец сыну, право знакомства со своим другом.
Эндер ушел, не сказав больше ни слова, и Миро повернулся к терминалу. На нем была голограмма — небольшая женщина сидела на стуле, откинувшись на голографическую стену. Она не была красивой. Не была она и уродливой. В ее лице было что-то особенное. Глаза были задумчивыми, невинными, грустными. Ее рот был нежным, готовым улыбнуться и заплакать. Ее одежда напоминала невесомую вуаль и тем не менее не была вызывающей, а открывала взгляду ее невинное, девическое тело с небольшой грудью, руки ее легко лежали на коленях, ноги были по-детски раздвинуты, поставлены носками внутрь. Она могла бы сидеть так и на детских качелях. Или на краю постели любовника.
— Bom dia, — мягко произнес Миро.
— Привет, — сказала она. — Я попросила его представить нас друг другу.
Она была спокойна, сдержанна, но все же Миро был смущен. Уанда была единственной женщиной в его жизни, не считая женщин его семьи, очень долгое время, и он чувствовал себя не очень уверенно в роли кавалера. В то же время он опасался того, что разговаривает с голограммой. Совершенно убедительной, но имитацией, лазерной проекцией.
Она подняла руку и положила себе на грудь.
— Ничего не ощущает, — объявила она. — Нет нервов.
Слезы навернулись ему на глаза. Жалость к самому себе, несомненно. О том, что у него никогда, возможно, не будет более вещественной женщины, чем эта. Если бы он попытался коснуться женщины, то его ласки были бы грубой хваткой животного. Временами, когда он недостаточно следил за собой, у него текла слюна, и он даже не замечал этого. Хорош любовник.
— Но у меня есть глаза, — продолжала она, — и уши. Я вижу все во всех Ста Мирах, я смотрю на небо в тысячу телескопов, я подслушиваю триллион разговоров каждый день.
Она слегка хихикнула.
— Я — лучшая сплетница во Вселенной.
Потом вдруг она встала, стала больше, ближе, так что ее видно было теперь по пояс, как будто она придвинулась к невидимой камере. Ее глаза стали ярче, когда она неотрывно смотрела на него.
— А ты — ограниченный школьник, который никогда не видел в жизни ничего, кроме одного города и одного леса.
— Не было возможностей путешествовать, — сказал он.
— К этому мы еще вернемся, — ответила она. — Так вот, что ты собираешься делать сегодня?
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Тебе это ни к чему, — сказала она.
— Как же мне тебя называть?
— Я здесь, когда ты ни захочешь видеть меня.
— Но я хочу знать, — настаивал он.
Она тронула ухо.
— Когда ты полюбишь меня настолько, чтобы брать меня с собой, куда бы ты ни шел, тогда я назову тебе свое имя.
Повинуясь порыву, он рассказал ей то, что не говорил никому другому.
— Я хочу уехать отсюда, — сообщил Миро. — Можешь забрать меня с Лузитании?
Она сразу стала кокетливой, насмешливой.
— Мы ведь только что познакомились. В самом деле, мистер Рибейра, я не такая девушка.
— Может быть, когда мы познакомимся поближе, — смеясь, сказал Миро.
Она произвела скрытое, поразительное превращение, и женщина на экране превратилась в длинную кошку, растянувшуюся чувственно на ветви дерева. Она громко мурлыкнула, потянулась на ветке и подтянулась.
— Я могу сломать тебе шею одним ударом моей лапы, — прошептала она; тон ее голоса был обольстительным, а лапы — убийственными. — Когда мы останемся наедине, я смогу перекусить тебе горло одним поцелуем.
Он засмеялся. Затем он понял, что со всем этим разговором он действительно забыл о своей невнятной речи. Она понимала каждое слово. Она ни разу не сказала «Что? Я не поняла» или еще что-нибудь вежливое, но приводящее в бешенство — то, что обычно ему говорили. Она поняла его без особых усилий с его стороны.
— Я хочу все понять, — сказал Миро. — Я хочу знать все и сложить все воедино, чтобы посмотреть, что все это значит.
— Великолепный проект, — одобрила она. — В твоем резюме это будет неплохо смотреться.
Эндер нашел, что Ольгадо гораздо лучше него водит флайер. Мальчик лучше чувствовал высоту, и когда он подключился через свой интерфейс прямо к компьютеру, контроль навигации осуществлялся автоматически. Эндер мог заняться наблюдением.
Когда они начали свои разведочные полеты, пейзаж показался им однообразным. Бесконечные прерии, большие стада кабр, иногда поодаль появлялись леса. Они, конечно, никогда не приближались к ним, потому что не хотели привлекать внимания живших здесь свинок. Кроме того, они искали место, где Королева могла бы обрести свой дом, и не следовало помещать ее вблизи какого-нибудь племени.
Сегодня они направились на запад, по другую сторону от леса Рутера, и пролетели над небольшой речкой до ее устья. Они остановились здесь на пляже, где волны мягко накатывались на берег. Эндер попробовал воду. Соленая. Море.
Ольгадо вывел на терминал бортового компьютера карту этого района Лузитании, на которой была показана точка, где они находились, лес Рутера и находящиеся поблизости поселения свинок. Это было хорошее место, и подсознательно Эндер ощутил одобрение Королевы. Рядом с морем, изобилие воды, солнце.
Они полетели над водой, продвинувшись на несколько сотен метров вверх по течению, туда, где правый берег поднимался, образуя невысокий обрыв.
— Здесь есть место для приземления? — спросил Эндер.
Ольгадо нашел место в пятидесяти метрах от вершины холма. Они прошлись назад к берегу реки, где тростник уступал место траве. Каждая река в Лузитании, конечно, выглядела так же. Эла с легкостью описала генетические образцы, как только получила доступ к записям Новиньи и разрешение заниматься этим вопросом. Тростник размножался вместе с кровососущими мухами. Трава — вместе с водяными змеями. И, наконец, бесконечные заросли капима, который терся своими полными пыльцы кисточками о брюхо оплодотворенных кабр, чтобы породить следующее поколение удобряющих их животных. Заплетающиеся корни и стебли капима, длинные висячие лианы тропесо имели, согласно результатам Элы, одинаковые гены с зингадором, гнездящейся на земле птицей, которая использовала живые растения для своего гнезда. То же самое попарное распределение наблюдалось и в лесу: черви мачос вылуплялись из семян мердоны и в свою очередь откладывали семена, из которых росла мердона. Пуладоры — маленькие насекомые — сосуществовали с имеющим яркие листья кустарником. И, как вершина всего этого, свинки и деревья — оба вида, являющие собой апофеоз развития в своих королевствах, растение и животное, слившиеся в одну долгую жизнь.
