«Благодарность часовому, — отметил про себя Стефан. — Отменная работа. Первой же стрелой наповал с двухсот шагов — выстрел, прямо скажем, замечательный. Профессиональный выстрел. А кто нынче часовой — Инга? Она. В Питере души не чает, соплячка. И когда это она научилась так стрелять? И кто ее научил? Меня, между прочим, она ненавидит и не пытается это скрывать. Гм. Все равно — благодарность. Потом».
Все они в Питере души не чают.
Стефан представил себе, как такая же стрела с размаху вонзается ему между лопаток, и пошел к строителям. Только теперь он заметил, что все это время держал руку на кобуре «махера», и с досадой поморщился. Рефлекс… «Когда-нибудь они меня подловят, — снова подумал он. — Поставят перед необходимостью стрелять…» Он ясно представлял, как это будет: стрелы, выбрасывая черные фонтанчики, шлепают в грязь вокруг толстого глянцевого червя, вывинтившегося из болота рядом с испуганным малышом, нога которого застряла между жердями гати… Мимо… мимо… малыш истошно орет, старшие бегают и суетятся, кто-то кричит прямо в ухо: «Стреляй! Да стреляй же!» — и Стефан, с ужасом понимая, чем это может кончится, рвет из отцовской кобуры тяжелый «махер», единственное штатное оружие на корабле, давно уже превратившийся из символа власти капитана, в ее основу…
С внешней стороны лагерь и впрямь напоминал крепость, — если еще не рыцарский замок (для полной иллюзии недоставало зубчатых стен и подъемных мостов), то уже его зародыш. Чудовищная тупорылая башня, способная выдержать годичную осаду, родовое гнездо мятежного барона, владетеля окрестных лесов, лугов и полей, предводителя головорезов, не признающего иных прав, кроме права меча, и в бесстрашной дерзости ничего не ведающего, кроме своей силы, своей воли и своей прихоти.
Цитадель.
Ближе к лагерю иллюзия рассеивалась. Средневековая башня оборачивалась обыкновенным звездолетом, вдобавок изуродованным, а частокол, коему надлежало стоять прямо и несокрушимо, шел волной, местами норовя завалиться внутрь, а кое-где наружу. Забить в скальный грунт бревна не представлялось возможным — частокол держался на подпорках и поперечинах. Снизу бревна были укреплены камнями и утрамбованной землей, пополам с ветками и сухим лишайником. Для большей надежности пригодилась бы глина, но единственное в этих краях глинище располагалось километрах в пятнадцати к югу и вдобавок на другом берегу озера.
Не только старшие — каждый малыш в лагере отлично знал: появись снова зверь, сравнимый по размерам с цалькатом, ограда не задержит его и на минуту. Наиболее умные головы с ехидцей утверждали, что «главная польза» от ограды заключается в уйме уничтоженных для ее возведения деревьев, благодаря чему полоса леса между болотом и озером отодвинулась от лагеря на полкилометра. И во многом это соответствовало действительности.
Команда строителей — Илья, Маркус, Ронда — поправляла частокол. Работали молча, вертели ворот с арканом, накинутым на острие бревна, один только Илья время от времени принимался кричать: «Еще!.. Заснули! Камень подложи!» Порой он прибавлял к этому по-русски отрывистую трехсложную фразу, точного перевода которой Стефан не знал, но об общем смысле догадывался. Который день работа двигалась вяло: не хватало Веры, умевшей пахать за двоих.
Здесь еще сильнее, чем у болота, чувствовалась отчужденность. Там Стефана просто постарались не заметить, но и придраться было не к чему. Здесь же при его приближении забегали быстрей, зашевелились молчаливо-мрачно, кидая косые взгляды. Как всегда, это было неприятно и более всего походило на ощущение от занозы, которую забыли вынуть. Заноза была застарелая, в воспаленной гноящейся ранке, и привыкнуть к ней оказалось невозможным. «Кошмар, — с раздражением подумал Стефан. — Почему они меня так ненавидят? Глупо же. Что я им сделал? Не я, так другой…»
— Это что, работа? — спросил он, поковыряв податливую землю. — Кто так трамбует, разгильдяи? Это работа, я вас спрашиваю?
Илья, перестал крутить ворот, глянул дерзко.
— Сам трамбуй. — И смачно выругался.
Стефан поднял бровь.
— Ты видишь, что нас всего трое? — враз потупившись, забормотал Илья и вдруг, внезапно осмелев, добавил тонким голосом: — Много мы втроем наработаем, а? Много, Лоренц? Что смотришь? Кто Веру услал в экспедицию, я?
Это была ложь, явная наглая ложь: Вера ушла сама, а Стефан лишь не помешал ей, изобразив для публики, что вполне одобряет и, более того, будто бы даже сам спланировал эту никому не нужную экспедицию.
— Может, лучше Веру назначить бригадиром, — задумчиво произнес Стефан, глядя в сторону, — раз уж ты не справляешься… Как полагаешь?
— Если она еще жива! — немедленно вмешалась Ронда. Ее глаза горели, как у кошки. Она рвалась в бой.
Стефан презрительно усмехнулся: можно было по думать, Секс-петарду и впрямь волнует девчонка, а не Питер. Ха! Тридцать три раза — ха! Правда, если экспедиция не вернется…» На этом им меня не подловить, — подумал он. — Я знаю, с кем имею дело. А связь… что ж, я отдал им лучший комплект, упрекнуть меня не в чем. И заблудиться они не должны, у них прекрасная карта, еще «Декарт» снимал. Разве что она устарела, но это вряд ли: планета пассивна, за все сорок лет ни землетрясения, ни урагана…»
— Ты лучше о себе думай, а не о Питере, — сказал он Ронде. — Он-то о тебе не побеспокоится.
Почувствовав неладное, Стефан обернулся. Так и есть: Маркус маячил у него за спиной, правда, успев принять самый невинный вид. Шустрый мальчишка. Щенок, сорок восемь лет всего, а туда же… Кинулся бы под ноги, а эти двое насели бы сверху и тогда, пожалуй, добрались бы до бластера. Когда-нибудь и доберутся — эти или другие. Наверняка кто-то из них облил кислотой лозунг. Что самое смешное: стоит мне уйти, как Маркус, сопя и шмыгая носом от досады, начнет выговаривать Ронде, что та не тогда и не туда скосила глаза… Они поймут, что я обо всем догадался, и начнут ссориться. Глупые, думают, что их губит несогласованность действий. Чушь! Она их спасает, только никто этого не может понять. Кроме Маргарет, но ведь она не с ними.
Пусть ссорятся. Что-то давненько не было ссор. Давно не приходилось выслушивать жалобы на то, что Дэйв опять дерется, и бесконечные кляузы друг на друга. Целые геологические пласты кляуз, на которые надо либо не обращать внимания… либо, наоборот, обращать, в зависимости от обстоятельств. Юлить, вертеться ужом, одновременно демонстрируя твердость, и гнуть свою линию, подчиняя ей мнение большинства. И почему-то думать, что дрязгам и склокам не будет конца, проклинать свою участь, не догадываясь, что это-то и есть настоящая жизнь.
