— Так что, — прервал его Вадим, — возможно, не сегодня-завтра тебе стоит ожидать конверта с вожделенным продолжением похождений долба… тьфу! святого Мелиссина. Ты это хочешь сказать? Да-а… Я лично сомневаюсь. По крайней мере, хочу сомневаться. Иначе — это не картинка, а ребус шизофреника какой-то получается! Хотя, может, тебя, Горислав, кто подставить эдаким манером хочет? Нет? Как думаешь? Если не это, тогда… я даже и не знаю тогда, что это такое! Или у тебя уже имеется рабочая версия?
— Пока нет, — ответил Костромиров, — но чувствую — здесь какая-то более тонкая игра…
— Надеюсь, в окружной ты об этом не заикнулся? — неожиданно вспомнил старший следователь. — Нет? Вот и не заикайся пока, а то этот, как ты его нарек, пескарь в тебя не хуже питбуля вцепится, за ноги после не оттащишь. Ладно, вижу, что все три дела надо забирать, тут двух мнений быть не может! И объединять в одно производство. Постарайся организовать запрос, а я буду капать на мозги руководству.
Как и предполагал Горислав Игоревич, большой продолговатый конверт с надписью по диагонали «Профессору Костромирову Г. И.» уже дожидался его в почтовом ящике.
Поднявшись в квартиру и выполнив необходимые ритуалы, связанные с переодеванием, откупориванием коньяка и раскуриванием трубки, профессор аккуратно вскрыл конверт и достал неровные порыжелые листы пергамента…
«В условленный час мы все пятеро стояли перед вратами храма Пречистой Матери Божьей, в коем с давних времен благоговейно хранится священный мафорий Госпожи и Владычицы мира.
Ныне я с невыразимой горечью и поздним раскаянием вспоминаю тот вечер, ибо стоило мне послушаться тогда голоса сердца — и я оставил бы негодных друзей своих ради всенощного бдения в сем храме, но — увы! — вместо этого, увлекаемый личным демоном, последовал я вместе с ними в сторону Морских стен, туда, где, по уверениям Петра Трифиллия, должна была находиться искомая таверна.
Здесь, во Влахернах, было просторнее, нежели в центре города: дома не жались друг к другу, словно озябшие нищие на паперти, и не нависали верхними этажами над мостовой, заставляя меркнуть солнечный свет, как в переулках Месомфала — средостения столицы. Меньше попадалось лавок-эмволов и мастерских-эргастирий, зато жилища утопали в зелени садов и виноградников. Самые крыши домов этого богатого предместья являли собой как бы висячие сады, ибо в обилии были уставлены большими глиняными и свинцовыми сосудами, в которых выращивались разнообразные деревья и цветущие кустарники.
По дороге Трифиллий без умолку болтал, рассказывая нам о своем знакомом-трактирщике, к которому мы направлялись. Мы узнали, что звать его Домн и происхождением он иллириец и поэтому человек во всех отношениях прекрасный (сам Трифиллий был также родом из Диррахия, который вослед за Валерием Катуллом именовал не иначе как «кабак Адриатики»). Нам стало известно, что харчевня-фускария Домна пристроена почти вплотную к крепостным стенам, при этом Петр не преминул уколоть своей насмешкой нас, уроженцев Византия:
— А ведомо ли вам, мои друзья, откуда взялся этот несуразный обычай размещать кабаки рядом с казармами и крепостными башнями?
— Нет, о достойный поклонник Диониса! — отвечал ему Григорий Камулиан. — Так что не медли и поспеши рассеять мрак нашего невежества.
— Знайте же, что, если верить старику Филарху (а я ему верю, хоть он и жил во времена незапамятные), византийцы издревле были сластолюбивы и пьяницы, они жили по корчмам, а свои собственные жилища совокупно с женами отдавали в наем инородцам…
— Постой, постой! — не удержался и прервал его Мономах. — Как это — «совокупно с женами»? Не хочешь ли ты сказать, распутник, что они и жен своих отдавали в наем?
— Признаюсь, это место в трудах почтенного ученого несколько темно для понимания… Но продолжу: характера они были самого невоинственного, им и во сне не хотелось слышать звук боевых труб. Так вот, в его, Филарха, шестой книге я прочел, что в свое время, когда один из сирийских Антиохов осаждал Византий, сплошь обложив его с суши многочисленным войском, то по нехватке наемников пришлось и жителей обязать защищать собственный город. Однако разгульным гражданам Византия утомительная сторожевая служба на стенах была вовсе не по нутру, и, следуя старой привычке, они то и дело убегали в питейные заведения. Вот по этой-то причине стратигу их Леониду поневоле пришлось открыть шинки тут же, за амбразурами, лишь бы стены не обнажились окончательно!
Николай Воила, как человек военный, поинтересовался, удалось ли отстоять тогда город, и, узнав от Трифиллия, что удалось, поспешил признать меры Леонида безусловно полезными и достойными всяческих похвал.
Беседуя таким образом, мы добрались до крепостных ворот Полация, впритык к которым действительно стояла какая-то харчевня. Выстроена она была в два этажа, частью — из камня, частью — из обожженного кирпича, покрытого снаружи штукатуркой, и несколько крикливо расписана по фасаду замысловатыми узорами, изображениями смеющихся упитанных эротов, пляшущих козлоногих сатиров и тяжеловесных нимф с фигурами ипподромных кулачных бойцов. На вывеске перед входом призывно сияли золотой краской кувшин и телец.
Верхний этаж служил, вероятно, жильем хозяину и его семейству, а внизу находилась сама харчевня. Когда я зашел вслед за друзьями в помещение, обоняние мое было приятно поражено отсутствием обычных для подобных заведений запахов прокисшего вина и прогорклого масла. Конечно, оно не благоухало амброй и киннамоном, однако ароматы подрумянивающегося на вертеле над большим очагом барашка, свежевыпеченного хлеба и козьего сыра не менее приятно щекотали мне ноздри.
Посреди харчевни стояли расположенные буквой «тау» два длинных стола из толстых и отлично выскобленных дубовых досок; рядом со столами, несмотря на теплую погоду и пылающий в дальнем углу очаг, курилась жаровня. Посетителей было немного: всего три человека сидели перед большим блюдом с кусками дымящегося мяса, что-то прихлебывали из глиняных чаш и жевали ячменные лепешки, макая их в острый соус. Обслуживала их молодая рабыня, по внешнему виду — явная склавинка из Фессалии, одетая в чистую льняную тунику.
Как только мы уселись, к нам подошел и сам хозяин, Домн-Иллириец, крепкий человек с черными волосами, темными глазами и такой густой и обильной бородой, что казалось, будто она растет у него от самых бровей. Приняв заказ и выслушав подробные объяснения Петра Трифиллия относительно цели нашего прихода, он ухмыльнулся и сообщил, что в его заведении имеется целых пять сортов фасосского вина, которые нам все придется последовательно испробовать.
