- Оно поднимало тебя ко Второму Пределу. Чтобы прочесть, - отвечаю я и чувствую, как противятся правде слова. - Чтобы узнать из тебя все, что ты знаешь. Что поняла, - говорю я, и мне неприятно, потому что это правда и все же неправда. - Ты бы не вернулась, - говорю я с тоской. - Не смогла бы. Твой ум не умеет.
Опять смеется - сухо и резко.
- И ты снова спас меня? Не слишком оно церемонится, твое Сообитание!
- Ты не понимаешь, Элура. Это не смерть. Ты бы все равно осталась в Общей Памяти. Погоди, - говорю я, - я попробую объяснить. Общая Память... понимаешь, это все, кто живет и кто жил. Понимаешь, - говорю я, - если сейчас я умру, я все равно буду жить - такой, как есть. Здесь меня не будет - но я буду жить. И все, кто жил - ну, хоть тысячу лет назад - они тоже живые. Если пройти за Второй Предел, можно говорить с любым... даже увидеть, и он будет такой, как тогда. У меня есть друзья, - говорю я, - я даже не знаю, когда они жили, но они учили меня и помогали мне. С утратившими имена мне легче, чем с теми, кто жив... живущие ныне не любят раздумий. У них ведь есть для этого целая вечность. Там будут мудрость и сила, но не будет вкуса плодов и чуда Четвертой ночи...
Она не слышит. Она прижалась ко мне и шепчет:
- Я не хочу! Ортан, я боюсь мертвецов! Что они с нами сделают, Ортан?!
Все мы не выспались, и все не в духе. Припасы кончились, мы лениво жуем плоды, которые притащил откуда-то Ортан.
- Мясца бы! - бормочет Норт. - Ноги протянем на травке!
- Нельзя, - серьезно ответил Ортан. - Если дойдем до моря, наловим рыбы.
Мне все равно, что есть и что пить. Мне все равно, что над нами прохладное утро, полное птичьих песен, сияющее росой. Все все равно...
Но что-то веселое, легкое... Фоил! Он ткнул меня мордой в плечо и словно бы засмеялся, и я, удивляясь себе, улыбнулась в ответ. И мир, сияющий и огромный, живущий и радостный мир вдруг улыбнулся мне.
- Вперед! - сказала я весело и вскочила на ноги. - А ну-ка, Норт, поторапливайся, если рыбки хочешь!
Вперед! И трава уклоняется от ноги, я чувствую, куда можно ступить, а куда нельзя, и жизнь вокруг, невзрачная, мелкая, травяная, чуть слышно отзвучивает во мне мгновенными вспышками узнавания. Но тоненький, остренький страх во мне, недреманный колокольчик тревоги...
- Элура, - говорит Норт. - Эта ночь... тебе... ну, ничего такого не снилось?
Фоил ведет нас: Ортан отстал, он разговаривает с Илейной. Я не знаю, что он ей говорит, но смутное тягостное ощущение... она так молода! Она так красива!
- Нет, - говорю я, - мне не снилось. Мне показали наяву.
- Что показали? Кто?
- Не надо, Норт, - говорю я. - Об этом незачем говорить. А ты? Что тебя мучит?
- Сон, - отвечает он. - Поганый такой сон, и будто все наяву. Будто я - это сэр Нортон Фокс Пайл, - он невесело усмехнулся, - вот, выходит, от кого я род-то веду! И вот, будто это я начал ту, первую, войну против дафенов.
- Как же это было?
- Пакость! - говорит он с досадой. - Если правда, так то, что теперь... все поделом. А! - говорит он. - Ерунда! Кто это может знать?
- Знают, Норт. Все знают, можешь не сомневаться.
- Кто?
- Что! Вот этот самый мир, куда мы пришли.
Он смотрит с тревогой, и я ему говорю:
- Норт, ты прости, я ничего не могу объяснить. Я не понимаю сама. Ты ведь знаешь: это Нелюдье, здесь другие законы, здесь правят могучие силы, которых нам не дано понять. Норт, - говорю я, - нам будет очень трудно! Я даже боюсь подумать о том, что нас ждет. Но мы должны продержаться, Норт! Мы должны ему доказать!
- Кому?
- Ему! - говорю я и гляжу в бесконечное небо. - Ему! И пусть попробует нас сломить!
Онои!
Я понимаю, Фоил.
Горячее беспокойство Трехлуния, оно бушует вокруг, оно в каждом ударе крови. Хмельная бездумная радость: запеть, закричать, побежать, обогнать ветер. Искать, сражаться, любить - и быть счастливым. Все счастье: победа ли, пораженье ли, смерть - все радость, пока вершится Трехлуние.
Я чувствую, как ослабело _т_э_м_и_, мы все еще вместе в чувствах, но мысли уже раздельны.
Тебе пора, говорю я, иди! и он прижался ко мне, заглядывает в глаза, чуть слышный лепет, шелест уснувшей мысли - и он уже оторвался, он летит, беззвучный и легкий, Фоил - Черная тень - в сияющем дне перед первой ночью Трехлуния.
До встречи или прощай?
Фоил опять умчался. Сегодня с утра он беспокоен. Танцует, мечется, жмется к нам, ласкается, пробует что-то сказать, но я не могу поймать его мысли. И вот - улетел. Сорвался с места, понесся, скрылся.
- Что с ним? - спросила я Ортана. - Он чего-то боится?
- Нет, - и в его глазах спокойная нежность, а в голосе ласковая печаль. - Он ушел. Пора.
- Пора - что?
- Сегодня начало Трехлуния, - говорит он спокойно. - Третья ночь Трехлуния - время брачных боев. Он уже взрослый. Он должен драться.
Фоил? Драться? Но это же невозможно! Ребячливый, ласковый, добродушный.
- Он не может иначе. Это Трехлунье. Оно сильней.
- И ты не боишься?
- Боюсь, - отвечает Ортан. - Он не может победить. Он еще слишком молод. Если он будет жив... он и я... он меня отыщет.
- Почему? - говорю я. - Зачем? - а думаю: такой ласковый, такой красивый...
- Это нужно, - отвечает он убеждено. - У этэи почти нет врагов. Если не будет брачных боев, они ослабеют и вымрут. Только лучшие должны оставлять потомство.
- И у людей тоже?
И он вдруг отводит глаза.
- Я не знаю, как у людей. Для меня еще не было Трехлуния.
Все жарче и жарче, а мы все идем и идем, и я с тоскою думаю о привале. Я думаю, но не скажу - пусть скажет Норт, я слишком привыкла казаться сильной. Порой я завидую Норту: ему не надо казаться. Он может признаться в слабости - я не могу.
Мы молча идем, сутулясь под тяжестью зноя. Усталость выгнала мысли из головы, и это благо, что можно просто идти, что нет ни боли, ни страха только толчки горячей крови, только волны истомы - накатывается, как сон, и хочется лечь в траву, раскинуть руки и грезить - но остренький холодок внутри, недреманный колокольчик тревоги, и я ускоряю шаг, я что-нибудь говорю, и голос на нужный мог разгоняет чары.
- Пора бы передохнуть, - говорит мне Норт и всовывает в руку горячу флягу. Вода будто кровь, три маленьких теплых глотка, и жажда только сильней, но я отдаю флягу Норту и спрашиваю, как Илейна.
- Чудно! - говорит она. Глаза у нее блестят, и голос какой-то странный. - Жарко, а хорошо. Петь хочется!
- Видишь? - говорит Норт. - Опять наваждение, да еще похлеще ночного! У самого так и играет по жилочкам. А ты?
Он смотрит в глаза; у него непонятный взгляд - тяжелый, внимательный, ждущий, мне странно и неприятно, но я так привыкла казаться! Я улыбаюсь и спрашиваю спокойно:
- Что я?
- Ничего, - говорит он как будто бы с сожалением.
- Ортан, неплохо бы отдохнуть.
- Скоро, - сказал он. - Вон роща, видите? Там будет вода.
