-- Ты меня слышишь?
-- Угу, -- промычала Нина с глубочайшим безразличием.
-- Это очень важно, -- неуверенно пробормотал я.
Нина молчала, огромное ее тело было неподвижно, лишь правое плечо чуть подрагивало. "Боже,-- тоскливо подумал я,-- ну что у них общего, у поющих чаинок и этого прекрасного чудовища? Да что сциндапсусы с острова Борнео, когда я перестаю существовать для нее в торжественные косметические минуты. Если я вообще существую для нее. Что довольно сомнительно".
-- Геннадий Степанович, -- сухо сказала Нина.-- Вы можете поцеловать меня в левый глаз, пока он не накрашен.
Я застонал от брезгливого презрения к себе, завилял хвостом и подскочил к специалисту по двигателям внутреннего сгорания. Чтобы достать губами ее глаз, мне нужно было подняться на цыпочки.
-- Знаете, от чего мне приходится удерживаться, когда вы целуете меня? -- задумчиво сказала Нина и почесала голой пяткой сорокового размера другую ногу.-- Чтоб не поднять вас в воздух, Геннадий Степанович.
М-да, сказал я себе, какая тонкость натуры! Какая чуткость! Я, знаете, девочки, боюсь подбрасывать своего к потолку. Ну его, еще заикой станет.
Гена, сказал я себе, ты всегда был тяжелым человеком, но ты не был тряпкой. Теперь эта бабища превращает тебя в тяжелую тряпку. Которой подтирают пол.
-- Нина, я хотел познакомить тебя со своими растениями...-- я всей кожей болезненно чувствовал, как глупо должны звучать мои слова.
-- Я же их видела, -- сказала Нина, зевнула и принялась за левый глаз.
-- Понимаешь, это не простые растения. Они....как бы тебе это выразить... они... все понимают... Они говорят... И я...
Нина повернулась наконец ко мне. В глазах ее сияла материнская нежность. Она шагнула ко мне, провела ладонью по моим волосам и сказала:
-- Бедненький мой Геннадий Степанович... Когда Федя, это тот автогонщик, о котором я вам рассказывала, перевернулся второй раз, я поняла, что нам нужно расстаться. -- Она снова повернулась к зеркалу, критически посмотрела на свое лицо, наморщила лоб: -- Почему мужики от меня шалеют?
Я почувствовал, как пол под моими ногами начал опускаться скоростным гостиничным лифтом: а еще у меня был сценарист один, немолодой такой человечек с залысинами. Так представляете, признался, что с цветами беседует. Жалко его, неглупый как будто человек, а оказался с приветом.
-- Ты хочешь, чтобы мы расстались? -- Вороне как-то бог послал кусочек сыру, сыр отняли, и теперь голос вороны дрожал от еле сдерживаемых слез.
-- Что вы, Геннадий Степанович, я никого никогда так не любила, как вас. Мне просто жаль вас. Вы сами говорите, что перестали работать, видите, уже с цветами разговариваете... А человек должен работать...
-- Но растения...
Нина положила мне руки на плечи и печально посмотрела на меня. Я почувствовал себя чаинкой, которую заговаривают.
-- Растения не могут разговаривать. Милый, дорогой, глупый мой Геннадий Степанович! Вы же интересуетесь научно-популярной литературой. У вас вполне научный склад ума. Когда я рассказываю вам о двигателях внутреннего сгорания, о роторных двигателях Ванкеля или о двигателе Стирлинга, я по вашим вопросам вижу, что вы легко схватываете суть. Как же вы можете настаивать, что растения чувствуют и разговаривают, когда наука это отрицает?
-- Но я слышу их голоса...-- пробормотал я. Она посмотрела на меня с жалостью:
-- Вам кажется, Геннадий Степанович. Вам надо отдохнуть, стряхнуть с себя всю эту ерунду, начать опять работать, У меня, например, строжайший график. Это сейчас, когда я уже почти бросила большой спорт. А раньше так по секундам время было расписано. И то из всех наших девочек я одна высшее техническое образование получила. А вы говорите -- растения! Знаете что, я позвоню сейчас шефу и скажу, что у меня болит горло. Старикан любит меня, как дочку. И мы поедем к вам. И вы сами увидите, что все это иллюзии.
-- Ниночка,-- сказал я, когда мы приехали ко мне,-- можно попросить вас побыть немножко на кухне?
Я прикрыл дверь, подошел к Приоконному брату и сказал:
-- Я не знаю, мне кажется, я люблю эту девушку... Прошу, скажите ей что-нибудь.
Приоконный молчал. Я повернулся к Стенному:
-- Я не знал, что вы так жестоки...
-- Мы не жестоки,-- печально ответил Стенной брат,-- просто ты ушел от нас..,.
-- Но я...
-- Нет, ты не понимаешь. Ты можешь не просто уйти, ты можешь даже уехать. Не в этом дело. Просто ты... начал думать по-другому... Ушел от нас... Я не умею объяснить тебе...
-- Я прошу вас,-- взмолился я,-- поговорите с ней. Она не верит. Она считает, что я сошел с ума. Скажите ей. Я не хочу, чтобы она рассталась со мной. Я не смогу жить без нее.
-- Ты можешь забыть о нас, -- послышался тонкий голосок Безымянки. Тончайшая струнка дрожала. -- Если мы тебе мешаем, ты можешь вернуть нас обратно Александру Васильевичу.
-- Но я не хочу отдавать вас. Скажите ей что-нибудь. Она аспирантка, она понимает.
-- Ну что ж,-- вздохнул Приоконный брат. Я открыл дверь:
-- Нина, иди сюда. Вот, смотри, этот вот озорник, у окна, зовется Приоконный брат, а это -- Стенной.
Нина перевела взгляд со сциндапсусов на меня, в огромных ее глазах плавилась жалость.
-- Брат? А почему братья?
-- Потому что они близнецы. Отростки одного растения. А это моя Безымяночка. У нее нежная душа и тонкий голосок, -- я говорил как в бреду, понимая, что говорить так не нужно, но не мог остановиться. -- Раньше мы часами болтали без умолку, а теперь... Безымяночка, это Нина. Познакомьтесь!
-- Нет! -- тонко пискнула Безымянна, и в писке была боль. -- Она не верит!
-- Она не услышит,-- печально пробасил Приоконный брат. Я посмотрел на Нину. В глазах ее неподвижно стоял ужас.
-- Ниночка, неужели ты не слышишь, что они говорят? -- застонал я.
-- Бедный мой Геннадий Степанович, -- прошептала она и провела ладонью по моему лбу. В голосе ее звучало нежное материнское сострадание. -- Бедный мой дурачок. -- Она обняла меня и водила по моим щекам теплыми шершавыми губами. Губы дрожали. Она жалела меня и ласкала, потому что верила, наверное, в целительный эффект своих ласк. Что еще она умела, эта огромная красивая дурочка? Спасибо, что она не выскочила с криком на лестничную клетку и не скатилась в каблучном цокоте вниз. Спасибо за неспокойное успокоение, которое она давала мне.
Потом она вдруг сказала:
-- Знаете, у меня в затылке все время сидела мысль, что я должна что-то вспомнить. И вспомнила.
-- Что? -- спросил я, все еще погруженный в сладостное оцепенение.
-- Когда я училась в девятом классе, у меня был один мальчик, он тогда учился на втором курсе биофака. Недавно он мне звонил, приглашал на защиту диссертации...
