-- Почему?
-- Потому что я люблю вас.
-- Что-о? -- заорал я в трубку. Если бы она закукарекала или призналась бы, что она на самом деле царевна-лягушка, я был бы куда менее изумлен. Да что изумлен! Потрясен!
-- Почему вы так недоверчивы? Вы очень милый, неуверенный в себе человек. Я чувствую себя с вами как пожившая дама средних лет, соблазнившая юношу.
Я молчал. Кровь прилила к моему лицу, в глазах потемнело. Я испытывал пугающую легкость и пустоту в груди. Сейчас у меня будет инфаркт. Его сердце не выдержало, он был посредственный сценарист, вздохнет Сурен Аршакович, но нам так хорошо работалось. Может быть, и она придет на похороны. С копьем в руке. Или с двигателем внутреннего сгорания.
-- Почему вы молчите? -- спросила Нина.
-- Я... я не могу... это...
-- Боже, а я думала, что сценаристы умеют говорить красиво и увлекательно. Как-то за мной ухаживал один метатель молота. Бедняга мог только крякать.
Я заскрежетал зубами. Как я ненавидел этого человека-гору, этот набор гипертрофированных мышц! Как он смел любить мое фиолетоглазое божество!
-- Нина, вы должны понять меня. Мне хочется лаять и прыгать. И лизать вам руку.
-- Я понимаю,-- охотно поняла Нина.-- Но, честно говоря, я не очень люблю собак.
Я пригласил ее в Дом кино. После фильма мы поужинаем. Она согласилась.
Я бросился гладить брюки. Я брился и смотрел на свое отображение с невольным почтением. Человек, с которым знается моя богиня, не может быть совсем уж никчемным.
Я стоял у входа в Дом кино и боялся даже думать, как смогу жить, если она не придет. Но она пришла. Я увидел ее, наверное, за квартал. Она была выше всех на голову и медленно шла со стороны Большой Грузинской.
-- Геннадий Степанович, -- сказала она,-- я соскучилась по вас.
Она обняла меня и поцеловала. Губы ее были именно такими, какими они запомнились мне: теплыми и чуть шершавыми. Стоявший рядом со мной солидный человек в ондатровой шапке посмотрел на меня с ненавистью.
По сей день я не могу сказать, какой фильм мы смотрели в тот вечер. Я держал ее руку в своих ладонях. Рука была сухая, твердая и теплая. Она вся была теплая. Она излучала тепло, как калорифер.
Время застыло и остановилось. Не было ни прошлого, ни будущего. Было только настоящее, неправдоподобное, растянутое настоящее, которое никак не умещалось ни в моем сознании, ни в груди, выплескивалось из меня, текло по залу, по улице, но городу. Я не мог понять, почему люди не шикают на меня: я видь светился, я должен был мешать им смотреть кино.
После картины я повел ее в ресторан. Я начал было объяснять, где он находится, но она сказала:
-- Я знаю, милый. Я была здесь.
-- С кем?
-- С разными людьми,-- усмехнулась она. Мы ели миноги, и Нина вдруг сказала:
-- Тут у вас на кубометр приходится, наверное, больше фальшивых улыбочек, чем в любом другом месте.
-- Может быть,-- согласился я.
-- Моя бы воля, я б их...
-- А для чего?
-- Чтоб боялись,-- твердо сказала Нина и поджала губы, отчего лицо ее стало злым и мстительным.
-- Но зачем бояться?
-- Так люди устроены.-- Она вдруг бросила на меня быстрый взгляд: -Чего вы так на меня смотрите? Я вас пугаю?
-- Немножко.
-- А я всех пугаю,-- загадочно сказала она.
-- Давайте лучше выпьем на брудершафт,-- предложил я.-- Может быть, на "ты" вы будете меньше пугать меня.
-- Нет,-- покачала головой Нина,-- я не хочу быть с вами на "ты". Вы можете называть меня как угодно, а я вас -- на "вы".
-- Но почему?
-- Не знаю.
После ужина мы приехали ко мне.
-- А у вас мило,-- сказала Нина.-- Вот уж не думала, что у вас цветы есть...
-- Почему?
-- Не тот вы тип.
Я хотел было рассказать ей про Александра Васильевича, про то, как братья сциндапсусы и Безымянка отхаживали меня, как почтили меня доверием и заговорили со мной, но понял, что это невозможно. Невозможно. Я суетился, приготовляя кофе, Нина молчала, с легкой улыбкой глядела на меня.
-- Как ваша диссертация? -- спросил я.
-- Ну, до защиты еще далеко, я аспирант второго года, -- оживилась Нина,-- но пока все идет хорошо. Вы не представляете, сколько загадок скрыто внутри цилиндра. Казалось бы, все давно изучено, а ничего подобного! Взять хотя бы такую вещь, как всасывающая труба. Ну, труба и труба. А оказывается, мельчайшие изменения ее внутренней поверхности как-то влияют на состояние горючей смеси. И представляете, никто в мире не знает, как именно! Эмпирически кое-какой опыт накопили, но теории нет и в поми-не! -- Нина замолчала, посмотрела на меня, улыбнулась: -- Вам, наверное, скучно слушать про мои двигатели?
-- Что вы! -- с жаром воскликнул я.-- Наоборот.
-- Вы мне напоминаете одного человека, который ухаживал за мной. Он тоже вот так говорил: что вы! Что вы,, Ниночка! Мне все интересно слушать, что вы говорите. Забавный такой человек.
-- Тоже метатель? -- угрюмо спросил я.
-- Нет,-- улыбнулась Нина,-- вы думаете, я кроме спортсменов ни с кем не встречалась? Он историк. Кандидат наук. Тридцать один год, а совершенно лысый.
Так ему и надо. Неплохо бы ему и экзему на лысину.
-- Такой забавный человек,-- задумчиво повторила Нина.-- Он занимается историей средних веков. Представляете? Крестовые походы. Знает латынь, греческий, не говоря уж о всяких там английских и французских. А я пятнадцать лет учу английский и все никак не выучу.
-- Ну и что стало с лысым историком?
-- Ничего,-- Нина пожала плечами.-- Он раза три делал мне предложение.
-- А почему вы не согласились?
-- Не знаю. Может, потому, что не боялась его. Женщина должна немножко бояться мужчину.
Я внутренне застонал. Чем я могу напугать свою копьеметательницу? Абсолютно ничем. Наверное, Нина догадалась, о чем я подумал. Она улыбнулась, положила мне руки на плечи и медленно потянула меня к себе. Если бы я и сопротивлялся, она бы все равно втянула меня в объятия, но я не сопротивлялся. Если бы только понять, что таилось там, в глубине ее фиолетовых глаз... 10
Через две недели я знал уже довольно много о тайнах процесса горения, о послойном зажигании и компьютерном регулировании качества смеси. Я узнал также о ряде ее поклонников: о молодом заместителе начальника главка одного министерства, который готов был поставить из-за нее под угрозу свою карьеру; о летчике-подполковнике; об автогонщике, который уже дважды переворачивался.
Единственно, о ком я ничего не знал -- это о самой Нине. Я не понимал ее. То она казалась нежным и чутким существом, то оборачивалась вдруг холодной, равнодушной, даже пугающей. Иногда в ней вспыхивала непонятная злоба.
У меня опять стало смутно на душе. Я считал часы и минуты до очередной встречи, я тысячи раз представлял, как, не мигая, она приближает ко мне лицо, и громадные ее глаза закрывают весь мир. как шершавые и теплые губы касаются моей щеки. Но в подсознании не было ощущения благополучия. В душе не было порядка.
