считаешь своего отца! Будь спокойна: если я хочу дать твое имя изобретенному мною веществу, то вовсе не имею в виду каких-либо разрушительных целей. У меня есть иная цель, цель более высокая, цель более достойная Михаила Осинова, члена Петербургской академии наук.
Говоря это, старичок выпрямился во весь рост, и благородное воодушевление засветилось в глазах его. Потом вдруг, растрогавшись, он подошел к дочери, обнял ее и, крепко прижав к груди, несколько мгновений не говорил ни слова.
— Дорогая моя, — произнес он наконец, — ты знаешь, что она и ты наполняете все мое существование. Она занимает мой ум, ты всецело владеешь сердцем; и часто ночью, среди занятий, ты представлялась мне, прекрасная и чистая, в таких же лучах, какими сияет она.
— Папочка… — прошептала в смущении девушка.
— Ах, Леночка, — продолжал между тем старый учёный, — как я счастлив сегодня! Я хочу и с тобою поделиться своею радостью…
Тут, внезапно охваченный какой-то мыслью, профессор подошел к окну и, наклонив голову, стал задумчиво смотреть на улицу, шепча что-то про себя. Наступило молчание. — Леночка, — заговорил вдруг старый учёный, — Леночка, я хочу тебе кое-что сообщить.
— Мне, папа? — смущенно спросила девушка.
— Да, дочка, — ты уже взрослая, и я хочу познакомить тебя с проектом, над которым давно ломаю голову.
Смущение молодой девушки возрастало, на щеках вспыхнул стыдливый румянец, и голубые глазки потупились. Потом вдруг с решительным видом она зажала ручкой рот отца, уже собиравшегося начать речь.
— И я тоже, папочка, — проговорила она, — хочу тебе кое-что сказать.
Михаил Васильевич Осипов с изумлением взглянул на дочь.
— И у тебя секрет? — спросил он. Леночка утвердительно кивнула головой.
— Какой-же?
Молодая девушка, не отвечая, взобралась на колени отца, обняла руками его шею, спрятала на груди старичка свою голову и чуть слышно сказала: "Я люблю".
Это одно слово заставило Михаила Васильевича в удивлении вскочить со своего места.
— Ты любишь? — переспросил он. — Что ты хочешь этим сказать?
Тогда девушка, робко потупив глаза, начала признание.
— Ты знаешь, папочка, что я каждое воскресенье бываю за обедней в Казанском соборе. И вот однажды, это было месяца два тому назад, — когда народ выходил из церкви, я оступилась в дверях и, наверное, была бы смята теснившеюся толпою, если бы мне не помог подняться на ноги и выйти один молодой человек…
Леночка остановилась на мгновение, чтобы услышать, что скажет отец, по тот молчал, и она продолжала:
— Потом я каждое воскресенье видела этого молодого человека в Казанском соборе, стоящим около входных дверей. Все время службы он не спускал с меня своих глаз, смотря на меня с уважением и… и… ну, как бы это сказать?.. одним словом, взгляд его и стеснял меня, и вместе был приятен…
Молодая девушка снова бросила вопросительный взгляд на отца, но лицо последнего было равнодушно и не выражало ни одобрения, ни порицания.
— Несколько дней спустя, когда мы возвращались домой от обедни вместе с Марьей Петровной, она сказала мне, что какой-то человек следит за нами от самого собора. Я не обернулась, но почувствовала, что это он… Когда Василий отпер нам дверь, я, однако не утерпела и бросила взгляд назад, — он действительно стоял на углу улицы, шагах в пятнадцати, и не спускал с меня глаз… Это было в воскресенье, а на другой день был назначен вечер у Ольги Александровны Колосовой; ты не мог, папочка, меня сопровождать, так как в этот вечер было назначено собрание в обсерватории для рассуждения об эклипсе… эклипсе… ну, я не знаю, каком эклипсе. Оловом, я отправилась одна к Колосовым, и вот, когда я входила в гостиную, первым лицом, кого я увидела, был он… он стоял у окна и с улыбкой глядел на меня…
Елена Михайловна, вся трепеща, остановилась и ждала, что наконец скажет отец, но старый ученый по-прежнему упорно молчал, и она продолжала.
— Через несколько минут мадам Колосова представила мне его, как отличного вальсера, и я танцевала с ним… Потом я не пропускала ни одного понедельника у Колосовых и каждый раз встречала там его. Он мне все более и более нравился… Однако я крайне удивилась, когда Ольга Александровна передала мне, что он меня любит и просил ее узнать, может ли он питать надежду… Тогда, папочка, я обняла добрую Ольгу Александровну… Она все поняла и обещала прислать его к нам сегодня с официальным предложением…
После короткой паузы девушка прибавила:
— Он небогат… служит при здешнем французском посольстве… имя его Гонтран де Фламмарион.
При этом имени старый профессор вскочил и, сжав руки дочери, воскликнул:
— Фламмарион?! Ты говоришь, Фламмарион?!
— Да, папочка, — решительно отвечала молодая девушка, — его фамилия Фламмарион, я люблю его, и он должен сегодня явиться к тебе сам просить моей руки.
Михаил Васильевич в волнении бегал по комнате и повторял:
— Фламмарион будет здесь! Он любит тебя и желает быть моим зятем… О, я не надеялся на такое счастье…
Леночка широко раскрыла глаза:
— Разве ты, папочка, знаешь его?.. — спросила она.
— Знаю ли я его?! Кто же из лиц, хотя немного знакомых с астрономией, не знает Фламмариона, этого французского ученого, открытия которого так сильно подвинули вперёд науку! В моей библиотеке есть все его труды, и я читаю и перечитываю их… Я ношу их в своей голове… О, это удивительный человек!.. замечательный!..
Молодая девушка удивленно смотрела на отца.
— Вероятно, — прошептала она, — это только однофамилец. Ведь Гонтран дипломат и ничего не смыслит в науках, особенно в астрономии.
Тут Леночке стало понятно упорное молчание отца; очевидно, он не слышал ни одного слова из ее признаний, будучи занят какой-нибудь астрономической проблемой, и только имя Фламмариона, последнее слово, произнесенное девушкой, привлекло его внимание.
«Это он». — Еще один новый герой является пред читателем. — Михаил Васильевич с восторгом приветствует своего знаменитого собрата. — Разочарование старого ученого. — Женская дипломатия. — Гонтран в осадном положении. — Разговор о том, обитаема ли Луна, можно ли туда добраться, и может ли там жить земной человек.
Едва Елена Михайловна приготовилась открыть отцу его ошибку, как раздавшийся звонок возвестил о прибытии гостя.
— Это он! — прошептала молодая девушка, смущенно краснея.
— Это он! — повторил за нею профессор. Потом, бросив взгляд на свой запачканный рабочий костюм, он прибавил:
— Я не могу в таком виде принять нашего гостя. Займи его,
