Хорошо, хорошо. Вкратце и по-дилетантски. Видишь ли, у нас совершенно потрясающая память клеток. Мы все время восстанавливаемся. До созревания, то есть, лет до тридцати, организм еще меняется, растет потому что, а потом все, перестает меняться навсегда, только бесконечно регулирует сам себя в тонких частностях. Ты знаешь, наверное: шрам — это сбой регенерации, морщина — это сбой роста соединительной ткани, не говоря уже о всяких старческих болезнях износа тела и прочих маразмах. У моих сородичей такого не бывает. Ресурс постоянно возобновляется, причем возобновляется без изъянов, что характерно. Вдобавок — стремительная регенерация, раз в пятьдесят быстрее, чем у прочих живых существ, плюс выносливость. Мы, разумеется, устроены попроще, чем люди — твердой пищей не питаемся, а для того, чтобы усвоить кровь, кишечник почти не нужен — зато куда эффективнее. Другой человеческий профессор-биолог, Дилан Эгг, во время оно, когда рассматривал нашу ДНК, верещал от восторга: «Восхитительно, они — просто живой вечный двигатель!» Это он покушался геропротектор делать из нашей крови, видишь ли. Эликсир бессмертия искал для стада, а себе, вероятно, уже памятник нерукотворный воздвигал. Ученый… Объем памяти потрясающий, аналитические способности — тоже, а обычный здравый смысл отсутствует напрочь. Не додумался до совершенно примитивной вещи: у стада же инстинкт, оно же не размножаться не может. Дай ему возможность жить подольше — оно так расплодится, что само себя жрать начнет. Вообще-то человечество и так само себя жрет, но будет хуже.
Хорошо, что у него вовремя сердечко скисло. Я уже совсем собирался его выследить и убить. Только убить, разумеется, а не выпить. Нужен он мне в качестве пищи с его подагрой и геморроем! Я никак не мог принять его теорию. Когда мало людей — это плохо, слов нет, охотиться сложно и накладки бывают всякие разные… но когда много — все гораздо хуже. Ты ведь, вероятно, и сам понимаешь: толпа в ярости — хуже землетрясения. Люди вообще добыча опасная, я их хорошо знаю, нахлебался. Трусливая добыча, совсем простая — но опасная. А скажи им — обижаются. Твоим сородичам, дружище, всю вашу историю хочется думать о себе, как о хозяевах мира — но тут уж мы никогда не мешали. Пусть думают. Здоровей будут.
Что дальше? Так-таки настоящей биографии хочешь?
Ты все-таки очень забавный. Зачем твоим читателям эта скучища? Это же было давным-давно, кому может быть интересно? Твое поколение ведь старых книжек не читает, старых картинок не смотрит, ему бы что-нибудь свеженькое и попроще, чтобы случайно мозги не перетрудить… Ну — ладно, если хочешь. Как там положено у людей?
Допустим так. Я родился триста с небольшим лет назад, в руинах баронского замка на севере Каита, в милом местечке под названием Золотой Лес. Это там, где сейчас громадный автомобильный завод, фирма «Ураган», рекламный слоган «Домчишься быстрее ветра!». Никакого леса, конечно, уже и в помине, тоже зарождается мегаполис — но тогда были совершенно дикие, прекрасные места. Матушка, Исабель, Прекрасная Смерть, до меня жила среди людей, тут у вас, в Хэчвурте — паршивенький, грязный, но уже довольно крупный был городишко — мной рисковать побоялась, покинула город, охотиться ходила за тридцать миль. Очень осторожничала, чтобы никто из людей наше жилище не выследил. Своего отца, его звали Мэланор, Черный Ветер, я никогда не видел. Мы одиночки, никогда стадом не живем — только мать с потомством, да и то лишь пока потомство учится добывать пропитание. Я оказался способным ребенком, рано начал — оставил ее, когда еще двадцати не исполнилось. Неловко, знаешь ли, было сидеть у матушки на шее, вынуждать ее убивать за двоих. Хотел себе доказать, что и сам справлюсь, а матушка меня поощряла. У нас совершенно здоровые инстинкты. Нас очень немного. Мы размножаемся очень редко. И охотничьи угодья делятся четко — никогда не пересекаются, иначе не избежать склок и сведения счетов, а оскорблять себе подобных мы не выносим.
Мы себе подобных глубоко уважаем на расстоянии. А любовь — миг краткий и сладкий, ведь Она приходит к Нему на охотничью территорию, вдвоем можно нарушить равновесие в человеческом стаде, вызвать что-нибудь отвратительное… волей-неволей поспешишь. Неделя любви за сто лет жизни — это, наверное, маловато, но в целом мир устроен очень хорошо. Человеческое нытье, что кругом сплошная помойка, клубок несправедливостей и прочий ужас — гадость и глупость, хоть стадо и называет это философией. Человеческая цивилизация всегда стояла на вранье, люди до сих пор сами себе врут, стараясь только, чтобы было красиво, а мы всегда считали, что красивее всего искренность и понимание сути вещей. Здравомыслие, короче говоря.
Но с людьми общаемся. Почему — нет? Тебе же интересно? Ну вот, другим тоже бывает интересно. Матушка всегда мне говорила: среди людей попадаются особи разумные и даже способные что-то создать, на таких лучше не пытаться охотиться. Во-первых, еды и без них много, а во-вторых, можешь попасть в беду. Я все матушкины советы до сих пор помню; она меня добру учила.
К моему рождению матушка моя уже не молоденькая была, годков семисот, и еще застала времена, когда люди строили для нас храмы, как для богов, и жертвы приносили. Человеческая история это изрядно исказила, но она все искажает. На самом деле время тогда было спокойное, и все шло своим путем. Это потом уже люди выдумали себе такого бога, который мог быть самым могущественным, самым сильным, самым прекрасным и самым благим, потому что его не было и никто из людей его в глаза не видел. Вот тут-то у них и случилась эта философская неувязочка. Бог-то, который создавал мир, дико хороший, а мир, по их мнению, получился жутко плохой — так не мог же такой всеведущий бог так проколоться. Разумеется, им хотелось чем-то уравновесить это дело — и люди свалили все беды на нас, бесов, демонов, чертей, ночных кровопийц, слуг дьявола, а дьяволом они назвали антибога и дружно стали в него верить, проклинать, поносить, но бояться.
Не то, чтобы в стаде что-то сильно изменилось, но люди почему-то решили, будто дикость кончилась и наступила цивилизация. Ну, может быть, их же цивилизация, им виднее. Но от дикости остались красивые легенды, и ваши, и наши: были, мол, Великие Леса, были селения, а кровопийцы, боги сумерек, бродили вокруг, ожидая, когда кто-нибудь отобьется от стада. Это выглядело замечательно: человек вечером входит в лес, идет, кругом — прекрасный нетронутый мир, чистый еще, целомудренный, сильный — и вдруг из чащи появляется один из нас, охотник, другого пола, как правило…
Ты уже сам ощутил, как это бывает. Олень смотрит в глаза леопарду — и у него редко-редко хватает здравого смысла убежать. Чтобы убежать, олень должен быть очень здоров, умен и силен, идеален — а такие из безопасного места в наши сумерки в одиночку не выходят.
