- Благодетель! - отметил Колесников. - Степа, позови приставов. Пусть сходят к тому Пасынку, заберут от него бабу и вернут мужу. Со всех троих по полтине в казну! Так и записываю - видели, блядины дети? И - все! А коли кто из них из всех о тех пятнадцати рублях заикнется - я ему покажу пятнадцать рублей! Живого места на нем не оставлю!
- Пошли! - Стенька разом потянул обоих сирот за ворота шуб. - Ваше дело решено. Кто таков тот Пасынок? Где проживает?
Оставлять вдвоем Ивашку с Никишкой нельзя было. Ивашку Стенька отправил вместе с двумя приставами - вызволять жену, а Никишку отпустил, лишь убедившись, что посланные уже довольно далеко отошли.
Никишка плакался - ведь Ивашка обещал по-честному у него жену выкупить, вот деньги и пропали! Да и Пасынок за возмещением убытка к нему, к Никишке, явится.
- Да сам же ты и взял с Пасынка деньги, когда бабу ему отдавал! - не выдержал вранья Стенька. - Ступай Христа ради, пока я тебя, вора, дубинкой не пришиб!
Потом Стенька, как ему полагалось по должности, вернулся обратно на торг. Время близилось к обеденному, но морозец раньше времени заронил в душу мечту о дымящемся горшке со щами. Стенька невольно облизнулся.
Хотелось пусть бы не щей, а горячего пирога, да не хотелось за него переплачивать. Стенька гордо прошел мимо деда с богатой торговлей - его пироги ехали перед ним на санях в большом укутанном коробе, и на крышке короба он производил расчет с покупателем. Стенька деда знал - тот сам пек, сам и продавал, причем за полушку готов был удавиться.
Дед на Стеньку и не взглянул - а толкнул свои санки прямо под ноги прибивающейся через торг сочной бабе, ведущей за руку паренька.
- А вот пирогов, пирогов! - крикнул он прямо в лицо мальчишке.
Баба шарахнулась от него и потащила дитя прочь.
- Го-ордая! - послал дед в спину несговорчивой бабе острое словцо. Как поклонится - так три фунта грязи отломится!
- Эй, стой! - Стенька ухватил за плечо парнишку с большим лукошком, подвешенным спереди. Лукошко было укрыто холстиной, из-под которой выходил пар.
- Пирогов с пшеном? С зайчатиной? - еще не по-привычному бойко, а с натужной бодростью спросил парнишка. - А то - с вязигой? Или кислых пряженых с маком?
- Ну тебя с пряжеными! - возмутился Стенька. - Весь в масле извозишься, пока съешь! Ищи потом - где руки вытереть! Ты мне лучше с рыбой, коли есть.
- А как не быть!
Стенька мог бы и не заплатить, да пожалел парнишку. Тот, видать, был еще новенький, даже кричать не выучился, и за отданный безденежно пирог ему бы досталось от батьки, или от хозяина, или кто уж там послал его на торг.
- Ты втихомолку не распродашь, - сказал ему Стенька, отдавая деньгу. Ты зазывай. Слышишь, как все глотку дерут? "Эй, шевелись, подходи, не скупись! " Вот и ты тоже.
Парнишка улыбнулся благодарно.
Обзаведясь пирогом, Стенька пошел туда, где мог бы запить его сбитнем. И вскоре услышал разлюбезное, призывное:
- Вот сбитень горячий! Мед казанский, сбитенщик астраханский! Сам хохлится, сам шевелится, сам потрогивается!
Стенька пробился сквозь народ и оказался у лавки, на которую хозяин выставил кувшины и кружки.
- Эй, молодец, не пей пива кружку, выпей сбитня на полушку! приветствовал его знакомый сбитенщик. - С нашего сбитню голова не болит, ума-разума не вредит!
- А налей! - позволил Стенька.
- А полушка?
- А кто тебе два кувшина спас?
Дело было давнее - не допустил земский ярыжка, чтобы у знакомца мошенник пустые кувшины уволок. И с того Стенька пробавлялся дармовым сбитнем почитай что третий годок. Правда, не злоупотреблял - не каждый день хаживал.
Он принял кружку с ароматным горячим напитком, отхлебнул - дыханье перехватило, столько сбитенщик грохнул туда перцу. Но и меду не пожалел, и корицы, и всего того, что давало сладость и приятный вкус.
- Дай Бог дальше не хуже, - с тем Стенька вернул пустую кружку и зашагал дальше, а вслед неслось разудалое:
- Кто наш сбитенек берет, тот здрав живет! Под горку идет, не спотыкается, на горку ползет, не поперхается!
Стенька и впрямь шел уже в гору...
- Что не заглядываешь, Степан Иваныч? - раздалось из шалаша. Стенька повернулся на голос.
Из непривычно низкого окошка посреди небольшого бревенчатого сруба установленного образца - две с половиной сажени в длину да две сажени в ширину - смотрела веселая бородатая рожа сидельца.
- Милости прошу к нашему шалашу! - продолжал он.
- А чем угостишь? - Стенька подошел.
- А вот к постному дню! - предложил радушный сиделец. - Есть белорыбица, есть семга провесная, есть и спинки стерляжьи! Осталось десять белуг самых добрых, непотрошеных, три десятка осетров, самых добрых! Стерляди мерзлые по аршину с четвертью! Три пуда семги соленой, икра зернистая пресная - опять же - самая добрая! Есть и залом!
Стенька едва не облизнулся. Если белорыбицу и стерлядь случалось едать, то про залом он только байки слышал. сказывали - рыбина в аршин длиной, солоноватая, но на самом деле - холодного копчения, добывается в Астраханском море, и вкусу изумительного...
- Так угостишь, что ли?
- Хочешь - снетков в кулечек положу? Сухих, псковских, самых добрых?
Снетки - не семга провесная и не залом, грошовая рыбешка, но Наталья уж найдет, на что употребить, подумал Стенька и протянул руку. Приятель-сиделец выдал совсем маленький кулек, на который пошел лист исписанной вкривь и вкось бумаги.
- Да похвали же хоть что-нибудь! - прошипел он.
- Ах, стерлядка! Ну, что за стерлядка! - на весь торг завопил Стенька. Такую и к боярскому столу подать не стыдно!
- Семгу похвали... - подсказал сиделец.
- А вот, гляжу, семга у тебя! Был я недавно на крестинах у подьячего, богато подавали, а такой семги там не видывал! - громогласно продолжал Стенька, и тут на него вдруг накатило озорство. - Такая семга подьячему-то, поди, не по карману! А разве одному боярину Милославскому!
И отскочил от шалаша.
В толпе засмеялись. Государев тесть Милославский был на Москве одним из богатейших бояр.
Довольный, что и людей порадовал, и сам повеселился, Стенька направился было в дальнейший обход, но тут повалил снег. Да еще какой! Ни с того, ни с сего словно ангелы преогромную перину ножичком распластали да и вывернули на Красную площадь.
В тех рядах, где бабы торговали рукодельем, послышался радостный визг весело ругаясь и перекликаясь, торговки прибирали с лавок и с рундуков свое шитье. И если бы Стенька мог улыбнуться еще шире, он бы непременно постарался. Однако шире просто уж было невозможно.
И тут стряслось-таки неладное.
Стенька не мог бы объяснить внятно, что такое он услышал, что разобрал в общем галдеже. Однако вошла в душу тревога - не так звучали невнятные голоса, ох, не так! Он развернулся и поспешил к краю площади - туда, где стояли распряженные сани, укрытые рогожами, туда, где тяжеловесно суетились, склонившись над передком одних саней, люди.
