На сей раз сон не заставил себя долго ждать.
Проснулся Николай от стука в дверь. Было совсем светло. На стене, сбившись в кучу, грелись яркие солнечные зайчики.
В дверь стучали громко, скорее всего ногой и наверное уже давно.
«Надо будет все‑таки звонок починить», — решил Санин вставая. Надел штаны, заправил в них тель — няшку и, декламируя, «кто стучится в дверь моя…» пошел открывать.
В прихожую, потеснив его огромной сумкой, ввалился Паша. Он был в широком тулупе, в валенках с галошами и в спортивной вязаной шапочке.
— Ну вот, в самом деле, — обиженно начал Паша, — я встаю ни свет ни заря, за вениками к деду бегаю, а ты спишь, как хорек. Ведь договорились же…
— Какой же ты грубый, Павел! — театрально посетовал Николай.
— Да собирайся ты, аспид. И так наверное пару не осталось: десятый час уже.
Николай наскоро умылся, сунул в полиэтиленовый пакет мыло, мочалку, завернутое в полотенце белье.
— Паш, может, чайку, а? — с надеждой спросил он.
— Обойдешься. Спать меньше надо. После чаи гонять будем. На‑ка вот лучше держи. Давно я тебе обещал, — Паша порылся в недрах своей громадной сумки и протянул Санину обернутую газетой книгу. — Французское издание, — многозначительно прокомментировал он.
Николай развернул газету.
— «Мастер и Маргарита»! Пашка, ты просто… Я ее мигом, я ее за ночь проглочу. Спасибо, старик.
— Чего уж там за ночь. Мне ее на пару недель дали. Так что неделя твоя — балдей.
— Паша, ты добрая фея — не помню как у них там самцы называются. С меня причитается. — Николай отнес книгу в комнату, вернулся, надел ботинки, шубу, — ну, пошли.
На дверях бани висели облупившиеся таблички «Открыто», «Мужской день». Очереди не было.
— Что, теть Вер, ни очереди, ни воды? — спросил Паша, поздоровавшись с билетершей.
— Да не, Трофимыч проспал со вчерашнего. Полдевятого только топить пришел. Я народ отправляла, чтоб раньше десяти и не приходили. Вот и разошлись: которые по домам, которые в пивбаре дожидаются. А он, вишь как расстарался — хоть сейчас
на полок. Проходите, проходите, ребятки. Деньги, часы мне сдавать.
Заплатив, они вошли в раздевалку. Там уже было человек пять пенсионеров и двое парней их возраста с детишками.
— Паша, — вполголоса сказал Николай, — быстро, по — армейски, сорок пять секунд раздеваемся, а там веник в зубы и парная наша.
Парились долго и с удовольствием. Кряхтели, стонали, старательно нахлестывая друг друга дубовыми вениками. Пар был сухой, не жег кожу и пробирал до костей.
— Повезло нам, Никола, ух, повезло, — говорил Паша, когда они, завернутые в простыни, отдыхали на своей лавочке в раздевалке.
— Давненько я таким парком не баловался. Давай- ка, Николаша, водный баланс восстановим, — предложил он, извлекая из своей безразмерной сумки стаканы и литровую бутыль итальянского вермута.
— Это что, «Чинзано»? — спросил Санин.
— Очень надо. Пусть его ненавистные империалисты хлебают. Морс это клюквенный — первое средство для банных дел.
— Красота, — согласился Николай, пригубив холодный, кисло — сладкий напиток. — Сто лет клюквенного
морса не пил.
Они еще раз сходили в парную, потом мылись, терли друг другу спину и, блаженно отфыркиваясь, стояли под душем. Окончательно разомлев от водных процедур, они бросили веники и пошли в раздевалку. Там уже было полно народу.
— Эх, пивка бы сейчас, — мечтательно произнес Санин.
— Холодненького, — подхватил Паша.
— Здорово, орелики, — крикнул им из соседней секции Саша Гуркин, — как всегда, в первых рядах?
— «Иначе жить не можем!», — ответил Паша заголовком газеты, которую только что постелил под ноги.
— Вы пошевеливайтесь, там сегодня в пивбар пива чешского привезли. Немного, правда, но вам, может, еще хватит.
— Как же, как же, знаем: чешское пиво, раки, вобла, сушки соленые… Кстати, Саша, почем там раки? — посмеиваясь спросил Николай.
— Да в натуре вам говорю: чешское! Кого хотите спросите.
— Верно, мужики, хорошее нынче пиво, — подтвердил усатый дядька с большим животом, — густое и пьется легко.
— Разбавить не успели, — хохотнул кто‑то.
Пивбар был рядом. Новое, кирпичное здание с
большими окнами и бетонным козырьком у входа, казалось храмом по сравнению с маленькой, служившей не первое десятилетие банькой.
В «храме» было людно. За стойкой, в клеенчатом переднике, гремела кружками тетя 1–Слава. В очереди стояло человек двадцать пять — тридцать, многие с бидончиками.
— «Чешское», «чешское», «чешское» — летело над очередью и столами.
— Минут сорок простоим, — с легкостью определил Паша.
— А то и больше, — согласился Николай. — Постой, я сейчас.
Отвечая на приветствия многочисленных знакомых, он прошел вперед.
Вторым в очереди стоял Толик Боровиков. Раньше они вместе играли в футбол, а когда Толик женился, стали чаще встречаться здесь, в пивбаре.
— Салют, — сказал Толик, заметив Николая.
— Привет, — ответил тот, показывая четыре пальца.
— Так, тетя Клава, двенадцать и еще четыре, — Боровиков отсчитал мелочь. — Бери свои, Коля, и давай к нашему столику. Есть рыба.
Пиво было, действительно, отличное, а красная рыба так и таяла во рту.
— «Пльзеньский проздрой», — с видом знатока сказал Паша, хотя с тем же успехом это мог быть какой- нибудь «Будвайзер» или светлый «Лежак».
— Откуда такая роскошь, Толя, — спросил Санин, самозабвенно обсасыбая рыбий плавник, — под чешс- кое‑то пивко?
— Да братан вчера из Архангельска прислал, уважил.
После первой кружки закурили. У кого‑то нашлась московская «Ява». Оценили. И тут в зале появился Геша — худощавый парень лет тридцати — живая достопримечательность поселка. Знаменит он был тем, что ему постоянно не хватало то на пиво, то на «красненькую». И он то и дело стрелял рублишко или, на худой конец, «сколько получится» у знакомых и незнакомых, и стрелял без отдачи. В этом Санин убедился на собственном опыте.
Покрутившись возле очереди в надежде разжиться мелочью, Геша заметил Николая. Он всплеснул руками, глаза его широко раскрылись, а лицо осветилось удивленно — радостной улыбкой. Это означало одно: выбор сделан, на пиво он будет просить у Санина.
— Привет честной компании, — сказал Геша, подходя к столику.
— Здорово, Геша. На пиво нет, — приветствовал его Толик.
— Да я вот…
— И лишней кружечки пивка тоже не найдется, — отрезал один из друзей Боровикова.
— Да не, я это, не того, — путаясь в словах, заговорил Геша, хотя обычно у него получалось все очень складно. — Колюшок, — обратился он к Николаю, — я у тебя, это, как‑то трешницу взаймы брал, а потом еще пару раз по рублю. Вот, держи, — и он протянул Санину пятерку с большим жирным пятном на краю.
