Впрочем, если все, что видится ему - правда, то его в тот момент уже не было ТАМ. Следовательно, не мог он это видеть!
Однако - видел. Видит.
...Отчаявшись, удаляется служитель.
Первосвященник, хотя он и оборвал, поставил на место пытающегося повысить голос, - не мог отказать. Обряд свершается над всеми, кто желает того.
Другое дело, что раньше таких случае не было вовсе, а теперь вот второй раз за день.
Но это, действительно, другое дело.
Единственное, что мог сделать первосвященник - вернее, человек в первосвященнике, а не сан его, - это не читать прощальную руну.
И не пели молитвы трое священнослужителей.
Это заметил Крагер всех Крагеров, но лишь алогубая улыбка появилась под орлиным шлемом. Словно позабавило его нарушение обряда, а не ввело в гнев.
Нет, не улыбка - просто в попытке изобразить ее скривились мясистые губы. На настоящую улыбку эта гримаса походила не более, чем походит на нее широкий алый след клинка на перерезанном горле.
Все-таки мало радости Черному Воину от того, что провожают его таким образом. Совсем не до забавы ему.
Ему и остальным.
Остальным...
Крагер всех Крагеров... Не много же воинов его клана с ним осталось, не многими он предводительствует.
А все прочие... Вот они стоят, наблюдая через порог, - Крагеры, еще не ставшие Хагенами. Помешать - не пытаются, да и невозможно это в зиккурате, в чем только что они сами убедились.
Просто смотрят.
Пожалуй, это в первую очередь для них - остающихся, а не для этих уходящих, допускается нарушение обряда. Но так ведь всегда и бывает...
Совсем не все равно, что делать с телом сраженного неприятеля устроить ему почетное погребение, как достойному противнику, или оставить валяться, подобно падали.
Но не все равно - живым. Мертвым-то как раз - все равно...
К сожалению, это было самое большее (и одновременно - самое меньшее), что мог сделать первосвященник.
Как воин на Святой Земле лишен права вредить, так священнослужитель права отказывать.
И вся Сила стоит за этим правом...
...Директору даже не потребовалось объяснений - он все понял сразу же, как только увидел, что служитель возвращается в одиночестве.
- Ну, что? Не удалось разбудить?
- Не удалось, - ответ был лишним, как, впрочем, и вопрос.
- Почему?
Вместо ответа служитель выразительно щелкнул пальцем по горлу.
- Опять сердечные капли, похоже, принимал...
"О Господи, снова нализался старикашка! Боже, до чего мне надоел этот "Спаситель Человечества"!"
И директор сам направился к ложе.
Один за другим, попарно вставали на алтарь Крагеры. Встречали они момент переноса никак не с меньшей твердостью, чем Катана, и с большей, чем Клеймора.
Но - мертвой казалась эта твердость...
Первым, одновременно с предводителем, встал человек, чье малое имя было Датворт. Прозвище же у него, как и у прочих было обычным: Эспадон.
Встал - и исчез вслед за Черным Воином.
А последнему не хватило пары. Он ступил на алтарь один.
Малое имя его было Вэселек, прозвище же - Толедо-Саламанка. Потому что, единственный из всех, он бился узким мечом с одноручной рукоятью и сложной, ажурного плетения, гардой.
Впрочем, владел он им - дай Бог всякому так эспадоном управиться...
16
- Проснитесь, пожалуйста, мистер Мак-Лауд...
И снова чей-то голос - уже не столь робкий, но вкрадчивый и почтительный до приторности - вклинивается в видения.
Прочь, голос!.. Еще не все досмотрено...
Еще не все, хотя осталось совсем немногое. Явственно истончается ткань видения, становясь почти прозрачной.
Итак...
Холод и тайна обитают в межзвездных глубинах. Даже когда пронзает пространство невидимый меч Силы - много неожиданностей поджидает его.
Ибо Время не отступило, что бы ни говорил первосвященник.
И Расстояние - тоже не отступило. Точнее, отступило, но - не совсем.
Крепка твердыня островов Ночи. Однако даже ей не остановить Силу. Не остановить. Но задержать ее, исказить ее путь - способна она...
Не только память оказалась стертой у тех, кто шагнул через бездну. Развеяло их по временам и странам - так, что никто не попал в одно и то же место одновременно с другим.
С учетом обретенного ими бессмертия все это оказалось восстановимо: и память, и связи между ними.
Но долго пришлось им рыскать по планете, прежде чем встретиться.
Одни искали встречи для единения. Другие - для убийства.
Все. Видение стало совсем прозрачным - заколебалось и развеялось, как дым.
Хотя у него оставалось впечатление, что это еще не совсем конец. Что-то он еще должен был узнать... Совсем немного, но...
Но теперь вкрадчивый голос - единственная реальность, остающаяся доступной.
- Мистер Мак-Лауд... Проснитесь, мистер Мак-Лауд...
Директор уже собирался с максимальной деликатностью потрясти старика за плечо, когда тот вдруг открыл глаза.
В глазах его была пустота, но не обычная пустота дряхлого беспамятства, а словно... Нет, директор не смог бы ее описать.
Он отшатнулся, как от удара. На миг ему показалось, что он смотрит в два глубоких колодца, а там, вместо дна, вспыхивают далекие искорки мечей и льется кровь...
Впрочем, он быстро овладел собой:
- Опера закончилась, сэр.
Старик обвел глазами зал. Пуста уже была не только сцена, но и зрительские ряды.
- Что... Где я? - он еще не пришел в себя.
Директор не стал отвечать: вопрос явно был риторическим.
Некоторое время Мак-Лауд сидел неподвижно, потом резко встряхнулся.
- О, прошу простить... - он издал неловкий смешок. - Кажется, я...
- Вы слегка прикорнули, мистер Мак-Лауд. Ничего страшного, с кем не бывает...
Мак-Лауд снова коротко хихикнул.
- Да. Действительно. Вижу, я уже совсем старенький...
И после паузы:
- Наверное, пора мне умирать...
Он с большим трудом поднялся, опираясь на спинку кресла и отказавшись от услужливо протянутой руки. Шатаясь, направился к выходу.
От чего он шатался: немощь сыграла свою роль или выпивка?
Сыграла свою роль...
Директор нахмурился. Ему вдруг, ни с того ни с сего, показалось, что Мак-Лауд сейчас тоже "играет роль".
Игрой было нарочито слабоумное хихиканье, походка враскачку, старческая немощь.
Хотя, с другой стороны, - зачем это ему? Да и вообще - какая разница?
Среди молодежи было популярно выражение "двигаться на автопилоте". Мак-Лауд не прибегал к таким сравнениям. Но действительно - он отдался на волю своего тела, как тяжелораненый полагается на волю несущей его лошади, вручая ей свою судьбу...
И сейчас руки его автоматически вели машину (да, он сам еще водит машину! Не так и дряхл он, оказывается...), а мозг был занят другим.
