Летающий робот — разведчик держался впереди и немного сбоку, давая изображение крейсера на главный монитор командирского поста.
— Смотри, — предупредил Василий. — Сейчас начнется.
От носа по корпусу, обтекая все его изгибы, вдруг побежала радужная пленка. Она окутала весь корабль, дотянулась до моторов. На остриях маршевых двигателей выросли сиреневые столбы пламени. Корабль прыгнул вперед.
Камера включилась с ретроградного обзора на курсовой, показав, как громадный крейсер за секунду превратился в точку на небосклоне и пропал из виду.
— Красиво, — задумчиво сказал Конечников. Он ожидал громовых раскатов от пересечения кораблем звукового барьера, но все было тихо. Его это не удивило. Из старых книг он знал, что в древности неплохо могли гасить турбулентность. Теперь это умение снова оказалось востребованным.
— Командир! А -12 запрашивает, отчего мы не взлетаем, — громко объявил радист.
— Крок, давай, люди ждут, — сказал Стрельников, — подталкивая Федора к креслу капитана. — Организуем твоим парням банкет на орбите.
— Ты что, обалдел? — стал отказываться Конечников. — Я ведь не тренировался. Всех угроблю.
Перед его глазами встала картина взрыва эланского линкора над Гало.
На лице Стрельникова пронеслись следы мучительной борьбы с самим собой. Больше всего ему, пожалуй, хотелось силой заставить друга управлять кораблем. Конечников понял, Стрелкин не просто хвастается, а выполняет какой-то план. И явно не свой.
— Ладно, — наконец сказал Василий. — Успеется… Пойдем тогда в столовую, «пакадуровки» вмажем. Там все парни нашей группы.
— Командир… — напомнил радист.
— «Пятого» поднимай, — отрывисто бросил Стрельников сквозь зубы.
Хозяева и гости собрались в столовой. Когда друзья вошли, стол был накрыт, в стопки налито. Ждали только их.
Конечников увидел своего тезку Ильина, Малявина и пилота Комарова. Остальные были ему незнакомы, в основном молодые третьи лейтенанты, сразу после учебы. Он обнялся со своими сослуживцами, которые шумно приветствовали бывшего командира.
Гарнизонные с удивлением и восторгом смотрели на поселкового коменданта, убеждаясь в справедливости историй, которые рассказывали об этом капитане.
Под гомон и соленые шутки было сделано несколько залпов стрельниковского напитка. Пили за содружество родов войск, за скорую победу над эланцами, за воинскую удачу и прибавление звезд на погонах. Местные рассказывали о здешних достопримечательностях, девках, и прочих радостях службы. Космолетчики наперебой вспоминали эпизоды походов и боев. Все делали вид, что слушают других и стремились встать слово в общий разговор.
Под шкалики опьяняющей жидкости быстро нашлись темы для разговоров. Стали ругать начальство и нахваливать самих себя.
После 4 стопки Конечников почувствовал, что начал трезветь.
Явился пилот глайдера, волоча бутыль самогона, кадушку огурцов и прочей деревенской закуски. Это вызвало новый взрыв веселья. Народ стал пробовать коварный Томин самогон, который пьется как вода и напрочь сносит крышу после пары шкаликов.
Конечников поймал скучающий взгляд Стрелкина и качнул головой в сторону двери. Василий кивнул. Они синхронно поднялись и покинули столовую. Их ухода пьяная компания не заметила.
Они прошли пустым, темным коридором до каюты Стрельникова. Васька отпер дверь, пропустил Конечникова внутрь, настороженно посмотрел по сторонам, извлек бутыль, пару стаканчиков, шоколадку и какую-то коробочку.
— Это что? — поинтересовался Федор.
Стрельников усмехнулся и включил приборчик. По экрану сигнальных браслетов побежали полосы помех.
— Полная изоляция, — сказал Василий.
— Понятно, — ответил Конечников. — Спросить чего хочешь?
— Да… — Стрельников пристально посмотрел на него, словно пытаясь проникнуть в голову друга. — Крок ты чего? Что с тобой стало? Я думал, как тебя поделикатней отговорить от пилотирования крейсера в пьяном виде и ракетных стрельб на орбите. А тебе это совсем не надо. Давно дедом стал?
— Тогда, — ответил Конечников. — Я на том свете побывал.
— Ну и как оно там? — остывая, спросил Стрелкин.
— Я Гута видел…
— Ясное дело, — вздохнул Василий. — Ведь это он Убаху подорвал.
— Знаю. Он сказал… Бомба с нейрогазом в протезе. Убаху я видел тоже. И Константо, ну этого, командира «Агло».
— И что? Мало ли что в бреду привидится, — Стрелкин пытался возражать, но был явно ошарашен.
— Это точно… — вздохнул Конечников. — Гут шахматы мне оставил. Ну, помнишь те его раритетные. Не жалко, конечно, кукол деревянных и доски в клеточку, обидно, что память о нашем Абрашке пропала.
Василий вдруг со страхом посмотрел на Конечникова.
Он, не говоря ни слова, достал знакомую клетчатую коробку.
— Забирай, раз тебе, — сказал Василий.
— Нет, пусть пока у тебя побудут, — подумав, ответил Федор. — Давай выпьем за хорошего парня Авраама Кинга.
Друзья не чокаясь, выпили. Помолчали, закурили.
— Когда мы вернулись на станцию, там все было вверх дном. Эланцы так и не смогли взять космокрепости. Говорят, там наш знакомый, Искорин, отличился. Если бы не он, да ребята с батареи планетарных пушек…
— Знаю, — ответил Конечников. — Приезжал Искорин сюда. Лейтенант-полковник фельдслужбы Генерального штаба. Письмо привез от княжны Александры. Рассказал, как дело было.
— Совпадение какое, — невесело заметил Василий. — Мы первым делом начали прочесывать станцию. Там такое творилось… Спасли мы два десятка человек. Не все погибли. Кое-кто выжил из 15 тысяч гарнизона. А больше мертвых находили. Тому повезло, кого при обстреле убило. Целые отсеки задохнувшихся попадались. Синие, с глазами навыкате. Пальцы скрюченные, сбитые в кровь. Они на стены лезли и углы грызли, прежде чем умерли. Жуть. Потом долго по ночам это месиво из трупов видел…
Но тут… Эти шахматы прямо на меня выплыли. Уцелела игрушка в этом аду. Представляешь, мертвяков выволакивал, не боялся. Но когда увидел, как ко мне из темноты раскуроченного коридора знакомая коробка летит, жутко стало, точно что-то холодное к сердцу прикоснулось.
— Это он, наверное, напоследок с той стороны их тебе направил, — без иронии сказал Конечников.
— Да ну тебя, — сказал Василий. — Может по-твоему Страшный Суд есть и адские муки?
— Есть, Васька.
— Нет, Крок, — с отрицающей очевидное убежденностью, сказал Стрелкин. — Этого не может быть, потому, что не может быть никогда. Вспомни, как там наша жизнь определяется — «Способ существования белковых тел». Это так, это должно быть так. А иначе…
