— Мы вроде с Карангой не сильно дружили, — ответил, слегка пожимая плечами Конечников.
— Ты… Ты, — не нашел слов от возмущения Василий. — Тут не идет речь про наших или не наших. Один из флотов Обитаемого Пространства был уничтожен чужаком. Это война. Война людей и этих… Она будет, будет очень скоро.
— А что про них известно? — поинтересовался Конечников.
— Ничего, — ответил Стрелкин, задумавшись. — Только то, что корабль очень древний. Ему сотни тысяч, если не миллионы лет.
— Так может быть их стоит оставить в покое? Или изучить, с чем имеем дело, прежде, чем очертя голову кидаться в пропасть. Может это просто недоразумение.
Василий покачал головой, хотел было вспылить, но сдержался, вспомнив, что имеет дело с не отошедшим от психического шока, побывавшим на самом краю жизни, человеком. Лишь сжатые кулаки Стрелкина выдали его желание ударить друга.
Конечников внимательно наблюдал за ним.
— Ладно, — сказал он. — Я тебе тоже кое-что расскажу.
— Валяй, — сердито сказал Стрельников.
— Помнишь, я рассказывал про перипетии с ядерной зимой на Амальгаме. Про эланский линкор, который спалил планету…
— Как не помнить, — ответил Стрелкин, не очень понимая, куда клонит, тот, но все же в тайне надеясь, что друг опомнится от болезненного равнодушия.
— Так вот, совсем недавно, мне удалось заглянуть в самое начало этой истории. Ответ был на самом виду. Накопитель с записями лежал все время в сенях моего дома.
— Ты ведь говорил, что летописи заносили в тетради? — недоверчиво спросил Василий.
— Да, но так было не все время. Пока работала техника, люди пользовались традиционными способами записи на компьютере: видео, аудио и текст. У меня они есть на микрокассете.
Конечников достал свой комп, вынул из него невесомый, маленький прямоугольник микрокассеты. Воткнул ее в считыватель терминала. Нашел нужный кусок и пустил воспроизведение.
Стрельников смотрел молча, от волнения высаживая сигарету за сигаретой. В динамиках завывал ветер и раздавался негромкий голос давно умершего человека.
Конечников не мешал ему, заново переживая этапы своей жизни, неудачного эксперимента, маленького и незначительного в сравнению вечностью.
Запись закончилась, и окно программы погасло. Стрельников долго сидел, глядя на черный прямоугольник и слушая шипение усилителя.
— Я бы застрелился, — сказал он. — Как с таким можно жить…
— А кто тебе не дает? — недобро спросил Федор.
— Тебе — то страшно стало, — безо всякого злорадства заметил Стрелкин.
— Нет, не в том дело. Мы на этой войне были солдатами и оказались на самом ее острие. Нашим ремеслом стало убивать и гибнуть самим. Мы делали свое дело и делали его хорошо. Нас теперь легко замазывать черной краской, расписывать как головорезов и подонков за взорванные планеты и расстрелянные санитарные транспорты.
— Это верно, — скрипнув зубами вставил Стрельников. — А мы с тобой ракету разрисовали, мстители доморощенные.
— А по-другому и быть не могло. Честь, долг, ненависть, униженность, обида, месть — смесь гремучая. Поразмыслив, я понял, что из всего, что мы чувствовали и пережили, правдой оказалось лишь постоянное, душное понимание неправды той жизни. От него мы пили, гоняли шлюх, задирали штабных… Рассказывали анекдоты… Драли жопы в карьерном забеге или демонстративно — истерически клали на чины и звания. Остервенело бились с врагами и мстили эланцам как могли. Все, что угодно, лишь бы ненароком не осознать, кто мы такие.
— И кто мы есть? — тяжело спросил Стрельников.
— Деталь соковыжималки. Повод для Ивана Ивановича Иванова работать за копейки и терпеть скотство господ.
— Как ты жить с этим можешь? — поразился Василий.
— Пока жив, — есть надежда, помолчав, ответил Конечников.
— Что ты сможешь? — поинтересовался Стрелкин. — Галян не воскресишь, наших пацанов к жизни не вернешь. А вспомни, какие парни были в 4 эскадре… Поднять — всех смяли бы. Сколько будешь жить, столько и будешь мучиться.
— Что я могу? — размышляя, произнес Конечников. Перед глазами мелькали какие-то загородки и заборы. Вдруг он почувствовал, что нашел ответ на этот вопрос. Сразу стало легко, точно в дождливый ненастный день из-за туч выглянул солнечный лучик. — Ты знаешь, Василий, я могу рассказать об этом. Чтобы ни у кого, никогда не возникло желания жечь и убивать во славу всякой сволочи. Чтобы все поняли, как наши кровь, слезы, пот и смерть становятся сытой жизнью наших генералов и правителей. Чтобы все поняли, чего стоят погоны и висюльки, награды за то, что мы гробим свою жизнь ради их амбиций.
— Ты… — удивленно сказал Стрельников. — Вот теперь я вижу прежнего Крока… Может ты и прав…
— Спасибо, Васька.
— За что? — удивился тот.
— Ты помог мне понять. Без тебя я бы не справился.
— А что мне делать? — спросил Стрелкин.
— А что хочешь, — пожал плечами, ответил Конечников.
— А как же чужие? Кто спасет людей от них?
— Дело твое. Не могу же я тебе приказать. Хочешь — воюй. Бились друг с другом, будем сражаться с этими. Во славу кармана и власти наших господ. Для них чужие — просто подарок судьбы. Надо тебе это, — никто не мешает.
— Ты так спокойно об этом говоришь? — возмутился Стрелкин.
— Кричи — не кричи, все одно. Все твое негодование, пойдет волкам на прокорм. Они эмоциями нашими питаются.
Василий долго молчал.
— Мне надо подумать, — наконец сказал он.
— Я пойду. Думай…
— Подожди, провожу, — сказал Стрельников, вынимая кассету из считывателя.
Василий довел Конечникова до машины. Снаружи корабля шел мелкий, противный, никем нежданный дождь. Темнело. Мокрые маскировочные сети шлепали под порывами ветра. Было неуютно, влажно, противно.
— Кассету забери, — настойчиво предложил Василий.
— Зачем? — удивился Конечников — Ты ведь хотел теорию мобильного боя. Там все мои записи. Это тебе материал на годы вперед. И в придачу летопись. А к ней куча старых книг из спецхрана. Узнаешь, как мы дошли до жизни такой. И мандра бессмертия. Лет через 100 спасибо мне скажешь… Только аккуратней. Убери подальше, чтобы не нашли.
— Крок, не могу я тебе врать, — признался Василий. — Княжна все о тебе знает. Как ты в госпитале по спецхранам ковырялся, что нашел, какие выводы мог сделать. Они убьют тебя, если не согласишься. Или с ними, или в яму.
— Это она тебе сказала? — спросил Конечников.
— Да… — скрипнув зубами, сознался Васька. — Она поручила мне тебя уговорить… Но видишь, никакой из меня дипломат получился.
