Оленина верила и не верила ему одновременно. Потом она попросила его дать ей какую-нибудь одежду и что-нибудь поесть. Павлов отправился к дощатой лодке, выбрал самый большой мешок, сшитый из грубого холста, и не ошибся. Там была одежда и обувь. Она попросила его отвернуться, и приступила к выбору гардероба. Потянулись утомительные минуты ожидания. И, вот, наконец, она заявила о том, что примерка закончилась.
К его удивлению Оленина не только разобралась в том, какая одежда мужская, а какая женская, но и объяснила ему значение некоторых орнаментов, использованных при ее декорировании. Она выбрала себе подходящие по росту штаны и рубаху из оленей замши, высокие мокасины из черной кожи и шикарное лисье манто. Наряд смотрелся на Олениной просто великолепно, и Павлов не преминул ей об этом сообщить. В ответ она пожаловалась на отсутствие нижнего белья: трусиков и лифчика.
Он резонно заметил, что даже эстетствующие греки и римляне не знали, что такое трусы. Считается, что трусы произошли либо от штанов, либо от римской обуви (да, да, именно от обуви), которая постепенно становилась все выше и выше, пока не переросла в нечто похожее на колготки. А лифчики, кажется, появились только в 30-е годы ХХ века. До этого времени культурные женщины пользовались корсетами на китовом усе, а некультурные подвязывали себе грудь, чем придется.
Оленина отреагировала на его исторический экскурс жалобным всхлипыванием. Тогда он сообщил ей, что тоже вынужден обходиться без любимых им байковых семейных трусов и хлопчатобумажной майки-тельняшки. Это замечание ее немного успокоило, и она спросила его, что она могла бы сделать полезного. Тогда он предложил ей приготовить на костре какую-нибудь простейшую еду, например, макароны или гречку с тушенкой. Сам же он намеревался осмотреть убитого кабана и отрезать от него что-нибудь, в смысле вкусной и здоровой пищи.
— Как же мне теперь ее называть: Ягуана? Инга? Светлана? — думал он, дивясь неисповедимости путей господних. Но на душе у него стало уже гораздо легче. Как-никак, он уже не одинок в мире, в котором почти ровно сутки тому назад очутился.
Тревожная и бессонная ночь близилась к концу. Воздух начал синеть. Заголосили птицы. Уже можно было разглядеть серое небо, туман в низине и стройные кедрачи на противоположном берегу реки. Свет костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение. Туман поднимался все выше. Наконец, пошел чистый и мелкий дождь.
Осмотрев добычу, Павлов понял, что первые две пули не причинили свинье почти никакого вреда. Разве, что оглушили, ударившись о череп. Зато третья пуля угодила ей прямо в глаз и глубоко проникла в мозг. Свинью, конечно, было жаль, поскольку пульнул он в нее не из-за отсутствия еды, а скорее от страха. Кроме всего прочего, свинью следовало выпотрошить. Павлов когда-то и от кого-то слышал, что если не выпотрошить лося или кабана в течение 3 часов после отстрела, то их мясо приобретет неприятный запах, а спустя более продолжительное время окажется совершенно непригодным в пищу.
С потрошением кабана Павлов при помощи охотничьего ножа справился сравнительно легко. И дождь пригодился, смывая с туши кровь. А вот с разделкой у него возникли проблемы. Теоретически Павлов знал, а однажды даже наблюдал, как это делают бывалые охотники.
После убоя кабана вначале от него отрезаются голова и язык. Их можно солить, коптить или использовать на студень. Мозги, предварительно посолив и поперчив, как правило, едят в сыром виде в качестве закуски под водку. Затем от кабана отрезаются ноги до колена, которые идут на студень, и вырезается большой продолговато-овальный кусок нижнего шпика — баухшпик, весом от 4-х до 8-ми килограмм и снимается слой сала. Далее разделываются внутренности, вынимаются небольшие внутренние филеи (идут на фарш и колбасы).
Потом у кабана отрезают грудинку, 2 передние и 2 задние лопатки до верхнего шпика и полотков сала. Эти части используются на окорок, солонину, ветчину и фарш для колбас. Ребра срезаются до верхнего шпика и засаливаются отдельно. Затем снимаются большие полотки сала или шпика (каждый 10–15 кг.) — идут на шпик и соления. Завершается разделка вырезкой верхних больших филей с обеих сторон позвонка. Мясо употребляется на жаркое или для копчения. Хребтовая, позвоночная кость рубится на отдельные порции для соления и копчения.
Подошла Оленина и поинтересовалась:
— Это твой первый трофей?
— Так точно, — сознался Павлов, — как в прежней, так и в нынешней жизни.
— Тогда ты должен его съесть один. Если не съешь свою первую добычу, то удачи в охоте никогда не будет, — сказала она не то в шутку, не то всерьез.
С помощью топора и пилы-ножовки Павлов отделил от свиньи голову и отрезал язык, который решил закоптить. Необычно страшная усталость навалилась на него. Он вручил Олениной автомат Калашникова и "командирские" часы и попросил ее хотя бы часа полтора подежурить у костра, так как он совсем раскис. Она начала было протестовать, но, видно, военная выправка взяла свое, и она согласилась. Уверенным, натренированным движением она сняла автомат с предохранителя и повесила его на правое плечо. Павлов нашел в палатке свободное место, лег на спину, с удовольствием распрямил ноги и мгновенно заснул.
Проснулся он также внезапно, как и заснул. Причиной пробуждения была естественная физиологическая потребность, вероятно, спровоцированная женьшенем, так как крепкий чай, как известно, производит эффект прямо противоположный. Рико и Люк сопели у него под боком. Он вылез из палатки. Было уже светло. Продолжал моросить дождь. Оленина сидела возле костра, держа на коленях охотничий карабин. Автомат висел у нее за спиной. Ее прежде распущенные волосы были заплетены в две косы.
По тому, как внимательно и настороженно она на него посмотрела, Павлов сразу почувствовал что-то неладное. Но разговаривать ему было совсем некогда. Он только сказал ей "привет" и скрылся в прибрежных кустах. После этого он уже в бодром расположении духа подошел к реке и преклонил колено, чтобы умыться и заодно проверить, насколько поднялся уровень воды. Здесь его поджидал сюрприз. Рассматривая вешки, он услышал, как неподалеку от него хрустнул сучок, и вспорхнула какая-то птица. Не успел он обернуться, как почувствовал, что в спину ему между лопаток уткнулось что-то твердое. Негромкий, но властный голос, по которому он даже не сразу опознал Оленину, скомандовал:
— Руки вверх! Имя? Фамилия? Год рождения? Национальность?
— Павлов Дмитрий Васильевич, 1953 года рождения, русский, — отвечал он, чувствуя, как у него от страха заурчало в желудке.
