Левка опять вспомнил мать, но тут же заставил себя думать о другом. Вот Тихон – молодец. И Пашка – тот еще покажет себя. Пашка – тоже молодец. А ему, Левке, надо быть просто посильнее…
Мысли Тихона были тягостны и спокойны. Он один во всем был виноват. Надо было еще тогда, ночью, позвонить дядьке, сказать ему о тарелке. Или позже… когда накатались, наигрались… Но что же делать теперь? Что?
Солнечные лучи пробились наконец через плотные полосы тумана, цеплявшиеся за острые вершины деревьев. Вспыхнула и засверкала радужными искрами роса, пригнувшая своей тяжестью траву.
Тихон и Левка сидели, погруженные в свои мысли, прижавшись к шершавому стволу старой ели – здесь, на толстой подстилке опавшей хвои, было посуше. Под рыжеватым ковром хвои угадывались контуры упавших когда-то давным-давно деревьев. Неподалеку была болотистая низинка, из которой к небу вздымались голые мертвые лесины.
В кустах раздался треск, и оттуда, отбиваясь веткой от комаров, вывалился Пашка. Располосованная рубаха висела на нем клочьями. На коричнево-сером загаре отчетливо белели ссадины и царапины.
– Воду нашел, – бодро сообщил Русаков.
– Вода?! – Тихон и Левка резво вскочили на ноги. – Где?
– Недалеко… Ручеек. Правда, воняет от него, – Пашка помотал головой. – Я пить побоялся.
Прозрачная струйка выбивалась из-под огромного валуна. От воды и вправду попахивало не особенно приятно. Левка потянул носом.
– Сероводород, – объявил он. – Минеральные источники… Такие есть у нас… – он задумался. – …в Восточной Сибири…
– Ты скажи, пить ее можно? – спросил Тихон.
– А… Ну, конечно! – Левка первым наклонился над ручейком.
Было просто-таки одуряюще жарко. Сонные старухи тоскливо кивали головами, примостясь на своих узлах. Пара бездомных собак шарилась среди куч мусора, сваленного неподалеку от автостанции.
Константин Тимофеевич изучил расписание движения автобусов, начертанное на вечных стальных листах, походил некоторое время, ожидая невесть чего, прислушиваясь к сонным репликам старух.
– Что хотят, то и делают, – молвила одна.
– Хочут – ездют, не хочут – не ездют, – поддержала ее вторая.
Третья бабка горестно покачала головой и неожиданно бойко пнула ногой собаку, проявившую интерес к ее сумке.
Константин Тимофеевич склонился к зарешеченному оконцу билетной кассы и попытался выяснить, по какой причине нет автобуса до Грачевки. Через отверстие-лоток донеслось до него невразумительное бормотание с оттенком раздражения.
Бетонный сверток вывел Волкова на широкую асфальтовую ленту шоссе. От укатанного асфальта, мягко пружинящего под ногами, пахнуло жаром расплавленного битума. Дорога, уходя под гору, ненадолго терялась из вида, потом появлялась и, прямая как стрела, прошивая березовые колки, уходила за горизонт, отливая далеким серебряным блеском.
Желание попасть в Грачевку вспыхнуло в нем с такой силой, что Волков понял, он пойдет даже пешком. Прищурясь, Константин Тимофеевич вгляделся в даль, и зашагал решительно, оставляя на черном асфальте белесые следы.
На подъеме его догнал ЗиЛ. Хрипловатый натруженный рев двигателя сзади нарастал. Константин Тимофеевич отступил на обочину и поднял руку.
Тяжелая цистерна с цементом заставляла ЗиЛ подрагивать и едва заметно рыскать носом. Водитель курил. Стрелка спидометра уже верных полчаса дремала за отметкой 80. Так и не отойдя душой от работы, не понимая даже, как это он сможет не думать о ней в ближайшее время, Константин Тимофеевич рассеянно смотрел на дорогу, прислушиваясь к ровному гулу мотора.
Ему был симпатичен этот ЗиЛ. Он почему-то представлялся Волкову одушевленным. Казалось, что не машина скользит по шоссе, а наоборот, с глуховатым рыком ЗиЛ тащит под себя упирающуюся ленту асфальта.
Волков думал. Пожалуй, впервые в жизни он был настолько растерян. Константин Тимофеевич не мог найти никакого объяснения веренице странных загадок, преподнесенных в последние дни СПС-2. Предположение, высказанное Граковичем, было слишком невероятным. Оно не вписывалось в рамки инженерного мышления. Оно вообще было вне научной логики, Волков даже не счел нужным доложить о нем на Ученом совете.
«Все должно быть проще, – убеждал себя он. – Разгадка где-то на поверхности… Потому и в голову никому не пришла. Вот и ищем объяснение в чертовщине. Но с другой стороны – серебряные кабели… Это-то уж ни в какие ворота не лезет…»
На обочине промелькнул указатель «122 км».
– Остановите, пожалуйста…
– Грачевский, что ли? – спросил водитель.
– Брат у меня тут главным инженером.
Машина остановилась. Хлопнула дверка. Константин Тимофеевич слабо махнул рукой. ЗиЛ дрогнул бело-зеленой мордой, рыкнул и укатил.
Константин Тимофеевич потоптался на обочине, глядя туда, где таяла и растворялась в жарком августовском небе дорога, потом сбросил оцепенение и, сойдя с шоссе, ступил на мягкую пыль проселка.
Улицы Грачевки были пустынны. Одуревшие от жары, дворняги совсем потеряли интерес к жизни и жались в тень, вывалив розовые языки. Ни одна даже не гавкнула на незнакомца в темном мешковатом костюме, появившегося на центральной улице. Около колонки, неподалеку от дома Волковых, тосковал боров. Того, что осталось от лужи, было явно недостаточно для порядочной свиньи, и боров топтался в нерешительности, соображая, каким боком будет приятнее лежать на маленьком пятачке грязи. У приближавшегося человека ведер не было. Укоризненно взглянув из-под белесых бровок на Константина Тимофеевича, животина со стоном упала на бок, расплескав остатки грязи по сторонам.
Волков засмеялся и, обойдя стороной тридцатипудовое дитя природы, нажал на рычаг колонки. Зачерпнув пригоршню воды, сделал пару глотков, ополоснул лицо и подождал, пока сбежавшая с бетонного круга вода не достигла необъятного живота свиньи. Опустив рычаг, Волков поискал в кармане платок. Просто так поискал. Знал, что нет, но на всякий случай.
Во дворе его со свирепой радостью приветствовали куры.
– Что это вы? – удивился гость. – Как неделю не кормлены…
Он был очень недалек от истины, но не подозревал об этом. Дом был закрыт. Константин Тимофеевич пошарил рукой в старом ученическом портфеле, висевшем на стенке в сенях столько, сколько он себя помнил. Ключ был на месте. В доме уже успел воцариться запах, который называют нежилым.
«В самом деле, нежилой запах – скорее отсутствие запахов жилья. Но куда же их всех унесло?» – соображал он, проходя в комнату Тихона. Тут тоже царило запустение. Письменный стол был покрыт толстым слоем пыли. Самодельный магнитофон на столе, незаконченный генератор для отпугивания комаров, – все в пыли. Портрет Высоцкого на стене. Рядом с портретом – карта мира.
