— У нас есть деньги, — сказала молодая девушка и смутилась; но глаза ее /встретились с глазами брата, и ее нерешительность прошла.
— У меня тоже есть деньги, — ответил брат.
Она сообщила, что у них имеется тридцать фунтов золотом и одна пятифунтовая кредитка и сказала, что, быть может, им удастся сесть в поезд в Сент-Олбене или Нью-Барнете. Брат считал, что попасть в поезд совершенно невозможно: он видел, с какой яростью толпы лондонских жителей осаждали поезда, и предложил пробраться через Эссекс к Гаричу и там на пароходе покинуть Англию.
Миссис Эльфинстон — так звали даму в белом, — не слушая никаких доводов, хотела ждать своего «Джорджа». Но ее золовка оказалась рассудительнее и в конце концов согласилась с братом. Итак, они поехали к Барнету, намереваясь пересечь Большую Северную дорогу. Брат вел пони под уздцы, чтобы сберечь его силы.
Солнце поднималось по небу, и день становился необычайно жарким; густой беловатый песок обжигал лицо и слепил глаза, так что они подвигались вперед очень медленно. Живые изгороди посерели от пыли. Когда путники приблизились к Барнету, то услышали все усиливающийся гул.
Стало попадаться больше народу. Беженцы тащились изнуренные, угрюмые, грязные, бессвязно бормоча себе под нос какие-то вопросы. Мужчина во фраке прошел мимо них, пристально глядя в землю; они слышали, как он разговаривал сам с собой, и, оглянувшись, увидели, что одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары невидимому врагу. Когда припадок бешенства миновал, этот человек побрел дальше, ни разу не обернувшись.
Подъезжая к перекрестку дорог южнее Барнета, брат и его спутницы увидели в поле у дороги женщину с ребенком на руках; двое других детей шли за нею, а позади плелся мужчина в грязной черной блузе, с толстой палкой в одной руке и с маленьким чемоданом в другой. Потом из-за поворота по проулку между дачами, примыкавшими непосредственно к большой дороге, выехала тележка, в которую был запряжен взмыленный черный пони; правил тощий юноша в широкополой, посеревшей от пыли шляпе. В тележке сидели три девушки, по виду фабричные работницы из Ист-Энда, и двое маленьких детей.
— Как проехать в Эджуер? — спросил растерянный, бледный возница и тотчас же хлестнул пони, не сочтя нужным поблагодарить, когда брат сказал ему, что надо свернуть влево.
Вдруг прямо перед собой брат мой заметил бледносерый дым; он поднимался между домами и окутывал белый фасад террасы, возвышавшейся над дорогой, которая тянулась позади длинного ряда дач. Миссис Эльфинстон вскрикнула при виде языков дымно-красного пламени, плясавших над домами под знойным синим небом. Среди смутного гула выделялись теперь беспорядочно смешивавшиеся голоса, скрип множества колес и топот копыт. Проселок делал крутой поворот метрах в пятидесяти от перекрестка.
— Господи! — воскликнула миссис Эльфинстон. — Куда же вы нас ведете?
Брат придержал пони.
Большая дорога представляла собою клокочущий людской поток, беспорядочно стремившийся к северу. Облако пыли, ослепительно-белой в лучах солнца, поднимаясь над землей на высоту шести метров, окутывало все своей пеленой, а сплошная масса лошадей, пешеходов и экипаже непрерывно поднимала новые клубы.
Приближаясь к месту соединения проселка с большой дорогой, можно было подумать, что въезжаешь в дым, стелющийся от пожара. Толпа гудела, как пламя, и пыль была горячей и едкой. А немного дальше, действительно, горела дача, и клубящиеся массы черного дыма расползались над дорогой, увеличивая сумятицу.
Прошли двое мужчин, потом какая-то женщина, перепачканная и заплаканная с тяжелым узлом. Заблудившаяся охотничья собака, испуганная и жалкая, покружилась, высунув язык, около кабриолета и убежала, когда брат пригрозил ей.
Насколько хватал глаз, вся дорога, ведущая из Лондона, казалась сплошным клокочущим среди домов потоком грязных толкающихся людей. Черные головы и тесно прижатые одно к другому тела обрисовывались немного яснее у перекрестка, проходили мимо и снова сливались в сплошную темную массу под облакам пыли.
— Вперед, вперед! — раздавались крики. — Дорогу, дорогу!
Руки задних упирались в спины передних. Брат вел пони под уздцы. Этот поток неудержимо притягивал его к себе. Медленно, шаг за шагом, подвигался он по проселку.
В Эджуере царила суматоха, в Чок-Фарм — паника, но здесь происходило настоящее переселение народов. Трудно представить себе движение этой огромной массы, уже не походившей на толпу. Фигуры появлялись из-за угла и удалялись, повернувшись спинами к поселку. По краям шли пешеходы, увертываясь от колес экипажей, сталкивались друг с другом и оступались на выбоинах.
Повозки и коляски тянулись вплотную одна за другой, иногда очищая немного места для тех более быстрых и нетерпеливых экипажей, которые, как только для того представлялась малейшая возможность, прорывались вперед, заставляя пешеходов прижиматься к заборам и воротам дач.
— Вперед! — слышались крики. — Вперед! Они идут!
В одной коляске стоял слепой, одетый в мундир Армии Спасения. Он шевелил скрюченными пальцами и вскрикивал: «Вечность, вечность!» Голос у него был хриплый и такой громкий, что брат слышал его долго после того, как он скрылся за поворотом в облаке пыли. Люди, ехавшие в экипажах, без толку подхлестывали лошадей и переругивались; другие сидели неподвижно, жалкие, растерянные; третьи в отчаянии ломали себе руки или лежали, растянувшись в повозках. Глаза у лошадей были налиты кровью, а удила покрыты пеной.
Тут были кебы, коляски, товарные фургоны, простые телеги, даже почтовая карета и повозка для нечистот с надписью: «Приход св. Панкратия», огромная ломовая платформа, переполненная оборванцами, и пивной фургон с запачканными свежей кровью колесами. — Дайте дорогу! — раздавались крики. — Дайте дорогу! — Веч-ность, веч-ность! — доносилось, как эхо, издалека.
Тут были оборванные жалкие женщины, и с ними бок о бок плелись хорошо одетые дамы в сопровождении плакавших и спотыкавшихся детей; их нарядные платья были запылены, усталые лица мокры от слез. Рядом с женщинами нередко шли мужчины, одни предупредительно вежливые, другие — озлобленные и грубые. Тут же прокладывали себе дорогу нищие в выцветших лохмотьях, зычно кричавшие и ругавшиеся. Рядом со здоровенными рабочими, энергично пробиравшимися вперед, жались тщедушные люди, одетые как клерки или приказчики; брат заметил раненого солдата, железнодорожных носильщиков и какое-то жалкое создание в наброшенном поверх ночной сорочки пальто.
