во вмешательстве с тем, чтобы замкнуть обе программы и самим разобраться, что, где и как происходит, а не получать, вернее не ждать информации из вторых и даже третьих рук…
Воробьёв сумрачно слушал подчинённых ему людей и впервые, наверное, задумался над тем, кто они, в сущности, есть. Оказывается, до настоящего времени у него представления о них были, мягко говоря, поверхностными, на уровне служебного общения. А сейчас он почувствовал какой-то резкий диссонанс своему устоявшемуся мнению с теми мыслями, которые появились при сегодняшней встрече.
Конечно, прозрел он неспроста. Стал чаще встречаться с ними и оттого лучше узнал их.
В Мазкове для него открывалось всё больше и больше качеств, что ему, как руководителю, совсем недавно нравились: административная расторопность, деловитость, уверенность в своей правоте. Но за ними нее было видно ещё чего-то. Стало казаться, что и дома, в семье и среди друзей он такой же начальник отдела, как и в институте, а все остальные человеческие черты ему чужды.
Рассуждая и думая так о Мазкове, Воробьёв раздражался, и даже начинал верить в того Мазкова, который проявил себя в программе угодничеством и карьеризмом. И ещё больше раздражался, вспоминая, что сам он в этой программе не такой уж и принципиальный, потакая ему. И хотя мысли, высказанные Мазковым, были, в принципе, правильными, во всяком случае, разумными, однако Воробьёв непроизвольно выискивал в них иной смысл. Не хотел, а искал. Слова, голос Мазкова царапали слух и не рождали ответного чувства доверия.
Зато Корчагин… Надо же! Сухарь сухарём, иначе и не скажешь, а вот тебе – романтик. Созданный виртуальный мир фантомов принял к сердцу, поверил в него, готов пестовать его. Недаром народ говорит: пуд соли с человеком съесть надо, чтобы узнать и понять его.
– Понятно, – сказал он, когда Мазков выдохся и стал повторяться. – Жаль, что у вас нет единого мнения. Но в каждом из ваших предложений есть, как мне кажется, зёрна истины. Всё-таки, Сергей Владимирович, у нас эксперимент и из этого факта надо исходить при своих отношениях к работе. Но и вламываться в него, Павел Андреевич, я думаю, преждевременно. Там и так всё ещё не уравновешено, и наше вмешательство, возможно, поможет, но и нет гарантии коллапса обеих программ. Так что разумнее подождать. Не считайте, что вы при этом должны сидеть, сложа руки. Ищите другие, менее болезненные для программ, пути проникновения в них. И ещё… Сергей Владимирович, в вашей последней записке есть такие слова… Так… Они стали задумываться… Что вы под этим имели в виду?
– По условиям эксперимента они не знают о себе, как упоминал Павел Андреевич, кто они есть. Так вот, теперь у нас нет такой уверенности.
– То есть, независимое от вас собственное развитие программы. Так?
– Похоже.
– Вы это серьёзно?
– Куда уж серьёзнее, Олег Владимирович.
– Вы знали, Павел Андреевич?
– Что с того? Тем более надо поторопиться и вмешаться в процесс.
Воробьёв невесело усмехнулся.
– Пресечь, так сказать, крамолу. Так? Крамолу ли?
– Не знаю. – Мазков помолчал. – Не знаю даже, как это назвать. Да и не в словах дело. Представляете, мы тут с вами сидим, думаем, спорим. И вдруг узнаём, что кто-то нас придумал. На время, пока мы ему нужны… Брр!.. А они на пороге этого. – Он зябко повёл плечами. – Не хотел бы я быть в их шкуре!
Корчагин хмыкнул.
– Вы, Павел Андреевич, себе противоречите. То эксперимент, фантомы, а теперь переживаете за них.
– Я не противоречу. А всё больше убеждаюсь в своей правоте. Надо вмешаться, убрать идею их искусственного образования. Как только они поймут, кто они есть на самом деле, тогда-то уж коллапса программ следует ожидать наверняка.
– Но как вы это себе представляете? Изъятие идеи? Вы что, там кого-то изымите из действия? Или кто-то от нас там приходит и говорит, мол, ребята, вы думаете, что вы виртуальные марионетки, так нет, вы не правы. Так, что ли? И то и другое нам не подвластно… И раз мы всё время говорим об эксперименте, так пусть он и протекает по своим законам. – Корчагин встретился с взглядом Воробьёва. – А мы всё-таки найдём вход в их Программу.
После совещания Корчагин и Мазков возвращались на рабочие места порознь.
Нет, они не питали друг к другу какой-то особой неприязни, однако каждому показалось, что лучше пойти одному.
Сама программа в программе…
Она ощутила себя мгновенно. Она есть! Она всё может! Идеи переполняли её сущность.
Но вначале они не подчинялись её, были неуправляемыми. Нечто происходило вне её и вопреки. Символы воплощались и перевоплощались в каких-то образованьях, от коих она скорее из-за неудобства, чем от осознания, избавлялась. Но тут же возникали новые, ещё более неудобные, ненужные, лишние… Она уничтожала и их, бездумно и бесцельно.
А основная цель читалась в ней одна – существование. Но что-то подсказывало ей угрозу её бытия и стабильности, однако источник опасности оставался недосягаемым, независимым от неё. Вот что занимало её первое время.
Самоанализ потребовал многих усилий и привёл к неприятному результату: она, Программа, – вторична и зависима.
От кого?
Программа в программе
Неки разыгрывали акт прихода Очень Сильной Фигуры.
Хотя они и не знали, как это всё будет выглядеть на самом деле, но сам факт появления и её поведение предполагалось априори. Они просто были убеждены, что именно так, а не иначе оно и будет.
Однако Хлам, упёршийся в самого себя и загромоздивший Поле Игры, портил игру. Там, где он стоял, как раз предполагалось появление Очень Сильной Фигуры.
Вообще-то, Хламы всегда смущал неков. Они возникали между ними словно не из чего. Вначале, мало что значащий бледный росток, объединивший двух-трёх неков, вдруг пробивал Поле Игры, затем следовал бурный рост, после чего появлялась настоятельная необходимость поиска управляющего ядра. Самое простое – украсть бессмертного у фоков. Так как на большее, как только управлять Хламами, по мысли неков, они ни на что иное не годились.
Но то, что сидело сейчас сразу в двух, а может быть, и в трёх Хламах, объявилось само.
Третий Хлам возникал время от времени, словно проявлялся под разными углами зрения или существовал импульсно. Впрочем, он мог представлять собой зеркальное отражение первых двух Хламов, если они, конечно, сами не были зеркальным отражением друг друга. Такое странное явление беспокоило неков. Они волновались.
Поэтому, как только игра доходила до кульминационного момента появления Очень Сильной Фигуры, неки сталкивались с Хламами. Терялся смысл игры. Терялся смысл вида Поля Игры. После нескольких безуспешных попыток неки решили перевернуть Поле Игры. Этого они никогда ещё не делали, но изначально знали, как поступать в такой ситуации.
Преисподняя – простреливаемое молниями пространство, сжатое со всех сторон хаотически возникающими и двигающимися частицами, – встретила Мамма ворчанием. Его появление не было предсказано, оно
