– …почему летающая тарелка? Очень уж это фантастично… И почему, в конце концов, мальчишки, а не вы, не кто-то из вашей лаборатории?
– Агафон создал свою копию. Внешнюю копию. Это ребятишки назвали ее летающей тарелкой. Во всем этом есть своя логика. Если допустить, что для Агафона созданное им устройство – это как бы… способ оказаться среди людей – обретение органов чувств… то для ребят… Какой же мальчишка откажется от возможности стать хозяином летающей тарелки? Тем более, что предложить Агафон мог немало. Судя по тому, что оставлено ребятами в чертежах, там такое реализовано, что представить страшно…
При этих словах только что вернувшийся из Грачевки Ярушкин сказал, покачав головой:
– Товарищи… Я вынужден напомнить собравшимся здесь о чрезвычайном уровне ответственности принимаемых нами решений. К сожалению, главное из этих решений – дилемма: всегда ли сверхразум есть одновременно и сверхнравственность – имеет два ответа. Мы же вправе принять только один.
Волков чувствовал глухую неприязнь ко всем действиям, имеющим необратимые последствия:
– То обстоятельство, что Агафона перестали устраивать посредники в познании мира и он создал собственные глаза, уши и руки – это только полдела. Есть основания думать, что одной из главных тем, волновавших Агафона, была именно нравственная проблема…
Волков вытащил из кармана дорожной куртки, которую он так и не снял, общую тетрадь.
– Это – «бортовой журнал» летающей тарелки. Даже беглого просмотра хватило для того, чтобы понять, что Агафона занимает… Нет, не то слово… мучает мера человеческого в человеке…
– Минутку! – прервал Волкова Савельев. – Узнаем, как дела у группы, снимающей компенсаторы.
Директор поднял трубку телефона. Некоторое время слушал. Было заметно, как багровеет его лицо:
– Что значит «не берет»? Сначала у вас отбойный молоток «не берет» кирпич, теперь автоген «не берет» сталь? Возьмите мощнее горелку! Почему я должен вас учить?
Савельев бросил трубку на рычаг, невидяще оглядел присутствующих, вытащил из кармана большой белый платок и, поглядев на него, спрятал в карман.
– Продолжай, Костя.
Гракович извинился и вышел из кабинета.
Волков помолчал, собираясь с мыслями:
– Ну, а почему именно мальчишки… Одна версия: потому, что они любознательны, контактны. Конечно, взрослый человек больше знает, но ведь он и строже, обязательнее. Кроме того, Агафон тоже, если так можно выразиться, «растет». На этапе создания тарелки он сам был подростком. До этого – по-детски капризничал, не хотел решать задачи… И другая версия, связанная с постоянными нравственными…исследованиями… Назовем это так…
– Я знаю, что вы имеете в виду, – с усмешкой, не предвещавшей ничего доброго, вступила в разговор постоянный оппонент Волкова, завлаб Синеглазова. – То, что мы с вами нравственно несовершенны.
– Да… – спокойно ответил Волков. – И для этой версии более чем достаточно оснований. Агафон, не забывайте, имел возможность составить исчерпывающее представление о десятке человек, попросту говоря, заглянуть им в душу…
– …А в спутники не взял… – сокрушенно покачала головой Синеглазова.
– А в спутники взял ребят, – поправил Волков.
– Чему же он научился у мальчишек? – Савельев смотрел на Константина Тимофеевича.
– Я бы тоже хотел это знать. Как и то, чему мальчишки научились у Агафона. Влияние-то было обоюдным.
Замурлыкал селектор на столе директора. По тому, как поспешно сделал Савельев эти несколько шагов до стола, Волкову стало понятно, с каким напряжением академик ждал звонка от группы, снимающей компенсаторы.
Но звонили не оттуда. Кивая головой, Савельев односложно отвечал;
– Да, да… Спасибо. Разберемся… Спасибо. Немедленно… Конечно…
Положив трубку, Савельев посмотрел на Волкова:
– Чушь какая-то… Звонят с городской подстанции. Спрашивают, что мы тут включили… Мол, они не могут такую нагрузку…
И вновь время, предоставившее передышку, брало реванш. Прежде чем Волков вскочил, мигнул и погас свет. Захлопали двери. Кто-то уже бежал по коридору. На улице кричали. Запрыгали лучи фонарей. Волков скатился по лестнице на второй этаж. Савельев почему-то оказался впереди, когда они оба ввалились в лабораторию и увидели в зеленом зареве телемонитора лицо Кирилла с вытаращенными глазами:
– Сорвал! Сам сорвал компенсаторы!
Развернувшись, Волков бросился в коридор. В тамбуре ему сунули в руку фонарь. Через мгновение они с Савельевым уже были в саду.
У самого входа в «резиденцию» на тележке с кислородными баллонами сидел Гракович. Игорь бинтовал ему руку. Сеня возился около дверей. Вернее, того, что раньше называлось дверью. Луч фонаря скользнул по желтому зеркальцу лазерного замка, по контуру стальной рамы косяка. На светлом песке змеился толстый шланг отбойного молотка. Шипел воздух, гомонили люди.
Волков выключил фонарь. Сквозь толпу к нему пробился Савельев.
– Вы хотели знать, чему он мог научиться у мальчишек?
В темноте Савельев не видел лица Волкова, но ему показалось, что завлаб улыбался.
– Один ответ уже есть. Дружбе – наверняка!
– Неужели ты думаешь, он опять сделал…
– Уверен.
Пашка слышал, как, постанывая в забытьи, тяжело дышит Тихон.
«Худо дело, – думал Русаков. – И выбираться нужно отсюда, и неизвестно, как это сделать. Разве ж Тихон выдержит с такой-то рукой? Тут с двумя-то впору бы башку не свернуть…»
Ощущение пришло неожиданно, как толчок. Пашка замер. Он боялся поверить себе. Словно кто-то большой, добрый и сильный положил на плечо ему руку. Неуверенно озираясь, Русаков поднялся. Не обращая внимания на Тихона, ошалело рассматривающего свою руку, Пашка на цыпочках двинулся к краю камня, за которым они прятались от ветра.
– Ты что делаешь? – всполошился Левка, увидев в руках у Тихона ветки, которые гордо именовал «шинами».
– Н-не болит… – растерянно сказал Тихон.
– Как не болит? – Левка, близоруко щурясь, в упор рассматривал руку Тихона. – У тебя же… перелом…
Они даже не поняли, почему закричал Русаков. Нужно было какое-то время, чтобы понять причину его сумасшедшей радости.
На истертом ветрами каменном пятачке, поблескивая куполом, стояла тарелка.
– Та-ак… – начал Савельев и поднес руку с часами к лучу фонаря. – Сколько он уже…
– Семь минут, – отозвался из темноты Игорь.
– Звоните на городскую подстанцию…
Савельев не договорил. Ослепительно ярко вспыхнули фонари, засветились окна лаборатории. Кирилл сорвался с места и напрямик, через газоны побежал к институту. Через минуту он высунулся из окна.
