Мы спрятались в салоне «тоёты», и я выжидательно воззрился на шпиона.
Он медлил, как бы не зная, с чего начать. Я был усталый, злой и раздраженный, и потому решил ему помочь, чтоб не мучился излишней светскоπтью.
– Почему демонстрация кажется вам странной? – спросил я, тоже по возможности ярко оскалившись. – Разве она не ваших рук дело?
У него в душе завертелись вихри образов. Ага, подумал я. Надо слушать во все фибры. Пратт, видимо, отличался большой систематичностью и четкостью мышления. Наверное, его не раз за это хвалило начальство. Теперь похвалю и я – слушать его было одно удовольствие. Не то что Жаркова вести с удалением чуть не в сотню метров.
– Итак. Вы ещё более интересный человек, чем я думал, – сказал, опять улыбнувшись, Пратт. Весь этот разговор мы, сколько я помню, проулыбались дружка дружке. – Нет, представьте, пока не моих. Ваши сограждане, как у вас говорят, и сами с усами. Для меня все это полная неожиданность. Но, раз уж пошла, как у вас говорят, такая пьянка – в пару дней, я догадываюсь, подключится «Эмнести интернешнл», «Общество памяти жертв холокоста»… Много можно придумать. Короче, на вашей деятельности вы ставьте крест.
Он замолчал, выжидательно глядя на меня. Я молчал, выжидательно глядя на него. Стоящие к нам затылками люди с лозунгами редели, очень уж было холодно. Остававшиеся мало-помалу начинали согреваться напитками покрепче, нежели пиво, и время от времени вскидывали быстро мутнеющие взгляды на те или иные окна моего дома, пытаясь, видимо, угадать, где обитает гнойный пидор, по которому на зоне нары плачут.
– Я вас слушаю, – сказал я. Маяк… маленький маячок, твердо стоящая кишка, белая и гофрированная, с алым свечением на маковке; а рядом широкое асфальтовое поле и гладь Невы… Невки. Это же Парк Победы! Вон по левую руку наш с Кирой Голодай, светлые массивы домов за серой водной гладью! Яхт-клуб на Петровской косе, растопырившийся, как гигантский белый паук в полуприседе! Узнал, узнал! Зеленый забор, пляж… камни… отдельно лежащий камень у забора – тяжелый, да, но все-таки какой-то неправильно тяжелый, я его чувствую праттовской рукой. Ну, разумеется, место довольно уединенное; как-бы-камень на пляже, у самого забора, делящего общепрогулочную часть парка и какие-то разгороженные жестяными барьерами трассы – для картинга, что ли. В этом вот как-бы-камне Жарков получал упакованные туда Праттом списки фамилий, которые передавал затем Веньке, а тот перебрасывал, как лично добытый материал, Бережняку.
Уже неплохо поговорили. Ну, валяй, сэр Ланселот, продолжай.
– Я должен сказать, что вы довольно давно в поле моего зрения. Я очень сильно интересуюсь российской культурой и, в частности, культурой вашего замечательного города. Но только прочитав эту поражающую глупостью статью, я заинтересовался всерьез и понял, что допустил непрощаемую оплошность. Ошибку. Мне давно бы следовало обратить внимание на то, что среди русских психотерапевтических салонов ваш занимает яркое положение по результатам.
Я вслушивался так, что едва слышал то, что он говорит вслух.
Сегодня Пратт послал к камню кого-то другого. Увидев утром жарковский сигнал, он подстраховался – и правильно поступил, раз Бероев уже к семи утра вычислил его безошибочно.
Какой-то ответ на свой сигнал Жарков в камне получит сегодня, но ездил сегодня к тайнику не Пратт!
– Чего вы хотите? – спросил я.
– Как у вас говорят, быка за рога, – улыбнулся Пратт. – Понимаю. Каждая минута на счету. Итак, я догадываюсь, что вы, вероятно, гений.
– Ваши заблуждения – ваше личное дело.
Первых действий Жаркова после получения посылки Пратт ждет сегодня между одиннадцатью и двенадцатью вечера. Не могу, хоть лопни, считать, каких именно действий. Не могу считать, что именно в посылке. Вот время – слышу. Так.
– Хорошо, – улыбнулся Пратт. – Во всех случаях, вы весьма одаренный человек.
Я улыбнулся в ответ.
– Не буду с вами спорить.
– Вот и отлично, потому что факты, как у вас говорится, упрямая вещь. Итак. Все одаренные люди мира заинтересованы в одном. В том, чтобы иметь наиболее благоприятные условия для жизни и для работы. А страна, которая лучше всех способна обеспечить эти условия, заинтересована в том, чтобы все одаренные люди мира стали её гражданами. Я достаточно четко формулирую?
– Бесподобно четко, я бы так не смог.
– В лучшем случае все должны сами постепенно съехаться к нам. Естественно, это не значит, что мы всем можем немедленно гарантировать институты, кафедры, собрания сочинений немедленно. Понадобится нам использовать данного человека или нет – это вопрос. Сумеет он сам проявить себя, или нет – это ещё более вопрос. Но лучше уж ему заблаговременно быть, как у вас говорят, под руками… – он улыбнулся.
Государь рассмеялся, сразу вспомнил я.
– Однако в исключительных случаях – например, ваш – мы готовы звать сами и гарантировать много.
– А если какой-то одаренный человек предпочитает реализовывать свои дарования пусть и в худших условиях, но у себя? Что тогда?
– По-разному бывает. Смотря чем и в какой степени он одарен. Итак, будем говорить конкретно. Насколько можно судить по газете, если читать, как у вас говорят, между строк – вами разработаны экстремально уникальные методики скрытого воздействия на психику через воздействие на рутинное поведение. По сущности, через внешнее моделирование поведения – моделирование новых внутренних поведенческих матриц. Мы в таких методиках очень сильно заинтересованы. Очень сильно.
Ага, вот зачем я так им понадобился. Вставьте нам чипы… Понятно.
– Вы со мной говорите не только очень конкретно, но и очень откровенно. Как с заведомым покойником, – улыбнулся я. Он улыбнулся в ответ: фехтование полыханием зубов. Увы, тут у меня заведомый проигрыш, альбедо слабовато. Прошу не путать с либидо.
– Что вы! Об этом и речи пока нет, – Пратт помедлил, проверяя, оценил ли я это «пока». – Но работать вам не дадут. Вообще не дадут. Не исключено, что возмущенная общественность доведет дело до суда. Я не очень сильно представляю себе условия ваших тюрем, но даже то, что знаю… – он, насколько позволял салон, развел руками. – Кроме того, разгневанные толпы русских фанатиков могут иметь серьезную опасность для вашей жены и вашего ребенка. Вы знаете это лучше меня.
Точно по Сошникову. В структуре, которая пытается стать тоталитарной, соблазн награды приходится форсировать страхом наказания – не клюешь на повышенную должность, тогда лагерь, не клюешь на увеличение зарплаты, тогда увольнение и полная нищета…
