- Рубикон.
- Я поняла,- сказала она.- Ты решил поиграть на моих нервах.
- Я ведь предупреждал тебя, что обратной дороги уже нет. Я мог быть гениальным поэтом, но я выбрал другой путь, потому что встретил тебя. Неужели ты думаешь, что я удовольствуюсь ролью посредственности? Неужели ты этого хочешь?
- Я вовсе не хочу этого.
- Ты хотела, чтобы я изменился, но при этом остался таким же, как был? Это невозможно. Есть грань, переступив которую, нельзя вернуться назад. Я уже изменился и не могу стать прежним. Но только переступив эту грань, я остаюсь один на один со своим гением и своей судьбой.
- Всё это звучит очень таинственно.
- И это тебя нервирует?- улыбнулся я.- Как твоя рыба?
- Так себе.
- Надо было взять свинину.
- Да, надо было,- сказала она.
- Свинину невозможно испортить. А рыбу ещё легче испортить, чем говядину.
- Говядину тоже легко испортить.
- И вообще, самая вкусная рыба - это та, которая не испорчена термической обработкой.
- Значит, пожарить рыбу - это уже испортить?
- В сущности, да,- сказал я.
- Не знала, что ты так разбираешься в рыбе.
- А я и не разбираюсь в ней. Но я разбираюсь в том, что вкусно, а что невкусно.
- Я это заметила,- сказала Леди.
- Твоя кухня, вообще, вне конкуренции.
- Спасибо. Даже если это комплимент.
- Это не комплимент, Леди,- сказал я.- Ты понимаешь, что у нас нет другого выбора, кроме как идти до конца?
- Да,- сказала Леди.- Кажется, понимаю.
- Ты богиня.
- Я это знаю,- сказала она и стала выбирать десерт.
- Вы, конечно, понимаете, что это дело весьма деликатное...
- Я понимаю,- сказал я.- И это вполне естественно. Закон запрещает идти напролом.
- Мне жаль, что до сих пор мы не были с вами знакомы,- сказал он, сделав улыбку.- Мы полагаемся на вас.
Он сказал "мы", но сказал это тоном монарха.
"Он ведёт тонкую игру",- подумал я, и вдруг меня осенило: "Он думает, что ведёт тонкую игру. Он не догадывается даже о половине того, что происходит".
"Но кто же тогда?"- продолжал думать я.- "Кто же так тонко всё рассчитал? Или это чьё-то наитие?.."
- Вы ведь, кажется, знакомы с ним?- спросил он.
- Я ни к кому не питаю вражды,- сказал я.
Я подогнал машину к бордюру. Напротив, через площадь, был кинотеатр.
Я огляделся.
Он уже ждал меня. Я открыл ему дверцу.
Он забрался на сиденье рядом со мной.
- Я так и знал, что это будете вы,- сказал он.
Он казался спокойным.
- Сожалею,- сказал я.
- Не думаю, чтобы вы сожалели,- сказал он.- Зачем вы хотели меня видеть?
- Хочу сделать вам подарок.
Я достал пистолет и положил ему на колени. Он чуть заметно вздрогнул.
- Глушителя у меня нет, но тут такое движение, что выстрела всё равно никто не услышит.
Я закрыл форточку.
- Пистолет оставите здесь. Только не забудьте стереть отпечатки.
Он не двигался.
- Ну же?
- Нет,- сказал он.
- Стреляйте же!
- Нет,- повторил он.- Это только оттянет время. Тут уж ничего не поделаешь.
- Конечно, если вы так решили.
- Вы многого ещё не понимаете. От меня тут ничего не зависит. Да и от вас тоже.
- Ошибаетесь,- возразил я.- От меня зависит многое.
- Да, но только сегодня. А завтра они найдут другого.
- Но до завтра у вас будет время.
- Думаете, мне удастся исчезнуть?
- Думаю, что уже нет. Но мало ли что может произойти до завтра...
- Вы зря тратите время, играя со мной в благородство,- сказал он.Заберите свой пистолет.
- Оставьте себе,- сказал я.
- Возьмите,- он продолжал держать его. Я взял.
- Я хотел сказать вам, что...
- Что не питаете ко мне личной неприязни?
- Да.
- Что ж,- сказал он.- Я мог бы перевербовать вас...
- Едва ли.
- Но и это уже ничего не изменит. Прощайте. Не буду желать вам удачи.
- Прощайте,- сказал я.
Он вышел, закрыв дверцу.
Я открыл её и захлопнул сильнее. Спрятал пистолет и открыл форточку.
Сделав круг по площади, я остановился у светофора на красный свет.
Я увидел его. Он переходил дорогу по переходу. На какой-то миг он остановился и посмотрел на меня, и наши взгляды встретились.
И он исчез. Больше я не видел его.
Иногда человек пытается закрыть ладонью наведённое на него дуло ствола. Конечно, он был слишком умён для этого, и всё же... Но я знал, что он не выстрелит, и это не была беспечность, я не был беспечен, я просто знал и поэтому не чувствовал никакого страха, как тогда, когда мы с Леди мчались на машинах, обгоняя друг друга, и на нас можно было показывать детям: "Вот, дети, посмотрите, это сумасшедшие. Они разобьются вон на том повороте".
Я знал, что этого не случится. И когда мне навстречу вылетела машина, мне достаточно было лишь дрогнуть. Это как тот человек, который держит в руке наведённый на тебя пистолет, а ты смотришь ему в глаза и идёшь на него. Ты подходишь и забираешь у него пистолет, и он отдаёт. Но стоит тебе только на миг испугаться, на миг поверить в то, что ты можешь сейчас умереть, и он выстрелит, даже не успев понять, что он делает - это произойдёт автоматически: сигнал от глаз к глазам, и команда пальцу - "Нажать".
Однажды такой трюк проделал Адольф Гитлер. Я подумал: "Значит, он был отважным человеком",- но я заблуждался. Не нужно никакой храбрости, чтобы сделать это. Нужно просто верить в своё бессмертие.
Нужно выяснить свои отношения со смертью.
Я помню, как Мэгги ворвался в комнату и крикнул мне: "Крис! Она умирает!"
Она была в больнице. Нас не хотели пропускать, но мы всё равно прошли.
Её едва откачали. Она наглоталась таблеток.
- Я не знала, умру я, или нет,- объяснила она мне.
- Провела эксперимент?- сказал я.- Хотела проверить, страшно ли умирать? Или начиталась Моуди?
- Я хотела знать, умру я, или нет,- сказала она.
"Должен ли я жить",- сказал Леонид Андреев и, закрыв глаза, стал слушать, как рельсы поют песню смерти, которой нет...
Мне заплатили деньги.
Я сказал, что это, пожалуй, чересчур щедрое вознаграждение. Просто, чтобы сказать что-то.
В ответ я услышал: "Нам не хотелось бы, чтобы вы сочли, что мы вас эксплуатируем".
Я мысленно отметил, что фраза получилась слишком длинной.
- Любопытно,- сказал я.- Захватил ли он с собой на тот свет адвоката?
- Для чего?- последовал вопрос.
- Чтобы тот защищал его на Высшем Суде,- сказал я.
- Азартно шутите,- заметили мне.
- Если играть, так с азартом,- сказал я.
Эксплуатация... Сколько огненных кругов вертелось вокруг этого словечка. Мы спорили до сипоты, у меня уже саднило горло, и я хотел сдаться, но Крис не желала отпускать меня так дёшево, требуя отречения по всей форме, и тут во мне вновь просыпалось упрямство, и перепалка возобновлялась, и так до бесконечности. Я помню, как у меня пропал голос,- я мог только шептать,- а Крис, напротив, перешла на крик. Мы шли по улице и грызлись из-за какой-то ерунды, Крис вопила так, что на нас оглядывались, и я пытался урезонить её, но она лишь презрительно фыркнула: "Подумаешь, пай-мальчик!"
