Соколов осторожно выглянул из окопа.
Тихое туманное утро. Среди желтой жухлой травы чернеют десятки воронок. Основательный народ эти немцы, лениво подумал Соколов. Знают ведь, что их раза в четыре больше, а все равно стреляют, не пускают свою пехоту.
Соколов перевел взгляд чуть правее и резко вдохнул. Пальцами впился в бруствер, приподнялся на цыпочки и так застыл, будто мышь перед гадюкой.
— Чего там? — протянул Меркулин. — А-а? — Равнодушная нотка в его голосе окончилась взвизгом, и он смущенно закашлялся.
Соколов молчал. Он смотрел, как в просвет между деревней и лесом из белесого тумана выезжают черные танки.
Это был не первый бой Николая Соколова. Он знал, что за танками вышагивает немецкая пехота: все в одинаковых серых формах, с автоматами или винтовками, готовые от бедра поливать свинцом все, что движется…
— Идут, — спокойно ответил за него Потоцкий.
* * *
Следующий час растянулся в тысячу раз, как секунда сна умещает полнометражный кошмар.
Сколько танков проедет по трехбревенному накату, прежде чем тот вдавится в землю и рухнет на тех, кто внизу?
Сколько можно стрелять из укрытия, пока тебя не заметят те, кто широкой цепью прочесывает поле?
Сколько фашистов и сколько своих, сцепившихся в рукопашной, убьет одна противопехотная мина?
Постойте. Судя по звуку, мина прилетела… сзади. У роты давно не осталось минометов!
— Ребя-а-ата! — Соколов высунулся из окопа, замахал руками тем, кто не послушался приказа и все-таки вылез наружу. — Помощь дошла! Эгей! Давайте в окопы, быстро! Пусть стреляют по немцам!
У его уха вжикнула пуля. Еще одна. Соколов живо пригнулся, перезарядил винтовку и прицелился в сторону выстрела. Слева от него методично заряжал «мосинку» Потоцкий, справа сдабривал отборным матом каждый выстрел Меркулин.
Откуда-то сзади застучали пулеметы. Стройная цепь немецкой пехоты рассыпалась на звенья, покатилась назад. Все поле боя накрыло таким мощным огнем, что казалось, в свинцовом вихре не останется ничего живого. Некоторые немцы, обезумев от страха, спрыгивали прямо в красноармейские окопы. Если успевали бросить оружие и поднять руки — могли остаться в живых. Пленных связывали чем придется, загоняли в углы окопов, громоздили друг на друга.
Постепенно пулеметные очереди стали реже, потом вовсе умолкли.
— А ну, ребята! Айда добивать фрицев! — Меркулин выглянул за накат, потом осторожно, но быстро вылез. — Свинка-то с зубами оказалась!
Туман давно рассеялся, и было видно, как оставшиеся немцы быстро бегут к лесу. Из окопов стреляли прицельно, не спеша, как в тире. На таком расстоянии живые люди казались картонными человечками, которых вовсе не жаль. Серые человечки безмолвно валились на землю, кувыркались, смешно взмахивали руками.
— Гармонист, не совался б ты пока наружу, — подал голос Соколов. — Сам говоришь: пуля — дура.
— Ладно! — Меркулин пустил вдогонку еще одну пулю и спрыгнул в окоп. На чумазом лице сияли белки глаз. Он блеснул зубами, тряхнул кудрявым чубом и вдруг завел:
— Эх, Коля, Николай, сиди дома, не гу…
Песня оборвалась. Глаза мгновенно остекленели, лицо обмякло. Только что здесь был Меркулин-Гармонист, а теперь чье-то чужое тело сползало по стенке окопа. Прямо под чубом изо лба торчал крупный осколок. Вокруг осколка вскипала темно-красная кровь.
— Гармонист! — рванулся вперед Соколов.
Его что-то толкнуло в грудь. Он поднес туда руку, отнял ладонь и увидел розовую пену. Поискал глазами Потоцкого.
Тот сжимал какую-то черную коробку с кнопками и говорил в нее, почти кричал:
— Ар фио, куготан дрил, дрил май!
Радиус сплошного поражения минометной осколочной мины составляет шесть метров, рассеянно подумал Соколов.
Изо рта Потоцкого выросла красная роза. Ее лепестки быстро множились, пока не заполнили весь окоп.
— Генрих, ну ты даешь! — хотел сказать Соколов.
Но стало так хорошо, тепло и спокойно, что он промолчал.
* * *
Глаза открывать не хотелось. Только подашь вид, что проснулся, как отец обязательно сбросит одеяло и закричит: «Вставай, нас ждут великие дела!» Погонит обливаться холодной водой, а потом — на пробежку, в любую погоду… Нет. Отца уже нет. Никто не будет воспитывать из него суворовца. Он ведь из-за гибели отца подделал метрику и сбежал в военкомат прямо с лекций. Война. Фронт. Немцы. «Язык». Бой… Гармонист! Что с Гармонистом?
— Приветствую вас, дорогой гость! — раздался женский контральто.
Соколов открыл глаза и резко сел. Прямо перед кроватью на уровне глаз возникла большая белая точка. Быстро засновала, замельтешила и секунд за пять соткала в воздухе женскую фигуру со светлыми, почти белыми волосами.
— Кто вы? Где Меркулин? И Потоцкий? Вы медсестра? И откуда вы… — Соколов помотал головой: морфий ему вкололи, что ли…
Блондинка ласково улыбнулась. Она была в белом трико, которое сливалось со стерильно-белыми стенами, так что загорелое лицо и руки будто парили в воздухе.
— Инициирую процесс последовательной передачи информации.
— Что-что? — растерялся Соколов. Девушка чем-то напомнила ему Генриха — возможно, слишком ученым языком или едва уловимым акцентом.
— Включаю систему культурной адаптации, — произнесла девушка и вдруг оказалась в чем-то вроде золотой туники с большим вырезом на груди. — О великий воин! Я — дух этого небесного корабля, бороздящего звездные просторы. Твои доблестные товарищи Мерк-Уллин и По-тоц-Кий мне неизвестны. Однако мой хозяин принес тебя сюда с поля боя, и я врачевала твои раны три дня и три ночи.
— Чертов морфий, — пробормотал Соколов. Неужели все так плохо? — Где врач? Где все наши?
— Твои доблестные «наши» мне неизве… — начала блондинка, но закончить не успела. В одной из стен открылась круглая дверь, и через нее, нагнувшись, вошел высокий худой мужчина в черном трико.
Генрих!
Словно не замечая блондинку, он направился к Соколову — и прошел девицу насквозь. Блондинка обиженно надула губки, сжалась в точку и исчезла.
— Генрих… — прошептал Соколов. — Где я?
— Что она тебе наговорила? — хмуро спросил Потоцкий и присел на кровать.
— Какие-то небесные корабли… Да нет, это мне что-то вкололи.
— Тебе ничего не кололи.
— Где же я тогда? У нас нет таких госпиталей. Хотя, может, у нем…
Соколов замолчал и стиснул кулаки под одеялом. Плен? Почему тогда Генрих разгуливает где хочет?…
— Нет, ты не у немцев, — покачал головой Генрих. — Постарайся меня понять. Используй свой замечательный мозг.
