Могу я такое сделать? То есть стать марсианином? Звучит так же, как стать перебежчиком.
— Прежде всего, — ответил Бронски, — твоя лояльность принадлежит не Земле, как ты говоришь, а твоей стране, Канаде — во-первых, и Конфедерации Северной Америки — во-вторых. Никакой лояльности к коммунистическим странам у тебя нет. Ты рассматриваешь Землю как монолитное единство, противостоящее монолитному единству Марса. Марс един, но Земля не едина. Тебе следует упорядочить свои мысли, не говоря уже об эмоциях.
— Есть разница?
Бронски нахмурился, потом улыбнулся:
— У большинства людей — никакой. Ладно, ты подумай, а я спать пошел.
Он направился в сторону спальни, но остановился.
— Знаешь, когда ты это сказал, ты проявил остроту восприятия.
— Что сказал?
— Насчет разницы между мыслями и чувствами. Цитирую: «Есть разница?» Отлично сказано.
— Да погоди, я ведь только говорил… сам не знал что.
— Основная часть твоей личности знала. Спокойной ночи, Ричард. Тебе бы тоже надо пойти спать. Завтра — завтра, быть может, главный день нашей жизни. Следует отдохнуть. Тебе понадобится вся твоя сила — сила физическая, сила мыслей и чувств — если между ними и есть разница.
Орм ответил «спокойной ночи», но еще часа два ходил взад-вперед. Мысли его скакали от Гультхило к тому человеку, о котором говорили, что он живет внутри марсианского солнца. И та, и другой обещали — или это так казалось — новую жизнь. И обе эти новые жизни были неприемлемы. А если бы стали приемлемы, появились бы новые проблемы. Впрочем, новая жизнь, сколь бы лучше старой она ни была, всегда приносит новые проблемы.
Верил ли он в одну или другую? Женщина могла оказаться агентом, посланным его соблазнить и сделать марсианином. Человек, называемый Иисусом, может оказаться фальшивкой. Или если нет, то кем-то другим — не тем, кем его считали марсиане.
Кем бы он ни был, он был не тем, кем должен был считать его Орм. Орм верил, или думал, что верит, что Иисус — единственный Богом порожденный сын и что назначение его всегда было предопределено, еще до начала времен. Он принес себя в жертву, чтобы мир мог спастись, мог жить вовеки в благословении и восторге лицезрения Бога лицом к лицу. И наступит день, обещанный еще две тысячи лет назад день, когда в неслыханном ужасе и неслыханной радости грянет Последний Суд. И те, кто отвергли Бога, пойдут в ад. Ад — это понимание, что Бог навеки отрекся от проклятых.
Но вот Иисус здесь, на Марсе, не на Земле. И он всего лишь человек, который на Земле считал себя Мессией, иудеем, пришедшим восстановить священное Царство Иудейское. И мало что из написанного о нем в Новом Завете оказалось правдой.
Это откровение должно было бы потрясти Орма. И потрясение действительно было велико, но не так велико, как должно было быть. Почему? Потому, что его вера была не настолько тверда и глубока, как он сам думал. Молитва слетала скорее с его губ, нежели из глубины сердца. Он не был воистину убежден. Не в глубине души, где жили настоящие, живые убеждения, взиравшие из глубины на псевдоубеждения, убеждения полумертвые, плавающие в том, что они считали светом. А истинный свет был во тьме.
Орм вышел наружу. Все уже стихло. Народ разошелся по домам, окна были темны. Может быть, на улицах дежурили полицейские, но Орм не увидел ни одного. Как ему говорили, они не носят форму и вообще их крайне мало. Это уже сказало ему многое об этом обществе — единственном в своем роде в Солнечной системе. Где можно найти лучшее место для жизни? Да нигде.
Он вышел на затихшую улицу и посмотрел на шар, висящий под куполом пещеры. Он давал не меньше света, чем полная луна на Земле. На нем даже были те же знаки — лунный человек для жителя Запада, заяц для японца.
Там, наверху, в этой сияющей сфере, жил человек — если верить марсианам. Причины не верить не было, но признать реальность Орму было не по силам.
Он немного постоял, закинув голову назад. И вдруг воздел руки к небесам и крикнул:
— Ты там, наверху! Есть у тебя ответы на мои вопросы?
Никто, конечно, не отозвался.
На небе разыгрывался величественный спектакль света.
Глядевший в окно Орм видел, как бледнеет голубизна. По всему куполу поползли яркие полосы пурпурного, всех оттенков синего, оранжевого, красного, зеленого, желтого, белого и черного цвета. Кое-где рождались золотые, индиговые, алые звезды, росли и взрывались. Выплывали облака всех форм, цветов и оттенков, раздувались, обгоняли друг друга, закрывали и обнажали вспышки звезд, сливались, раздваивались, пульсировали и растворялись в небе.
— Аврам, иди посмотри!
Бронски встал рядом, и глаза его расширились.
— Ты знаешь, меня в дрожь бросает.
— Интересно, как они это делают? — спросил Орм. — У них должна быть электроника по всему куполу.
— Да нет, не думаю. Не забывай, насколько они нас обогнали. Я бы даже поспорил, что здесь используется неизвестный нам принцип. Как бы там ни было, для сегодняшнего дня это мелочь. Забудь, Ричард, что ты инженер. Хотя бы на сегодня.
Из домов выходили люди. Они оделись в лучшие свои наряды — и мужчины, и женщины были в длинных шелковых многоцветных хитонах, головы украшены цветами. Они смеялись и подпрыгивали, многие держались за руки. Орм отворил дверь и вышел наружу. Издали доносилась музыка — играло несколько оркестров: стучали барабаны, трубили фанфары, визжали флейты, звенели арфы и цимбалы.
Неожиданно у него за спиной раздался голос. Орм обернулся и увидел, что Бронски жестами зовет его вернуться внутрь. Он вошел и увидел на экране улыбающееся лицо Хфатона.
— Мы ждем вас на площади через час, — сказал крешиец. — Лучше вам выйти сейчас — через толпу пробиться будет нелегко.
Орм глянул на часы:
— Да, правда. Ты можешь послать кого-нибудь нас подвезти?
— Сегодня ездить дозволено только Мессии, — ответил Хфатон. — Вчера вечером все добрались до нужного места или остановились в домах родственников и знакомых. Я должен был тебя предупредить, что придется идти пешком. Поспеши. Да пребудет над тобой его милость. Шолом.
Изображение погасло.
Орм переглянулся с Бронски, пожал плечами и сказал:
— Можно было бы ожидать, что к нам отнесутся по-особому. В конце концов, мы же у них в гостях.
Француз смотрел на величественно пульсирующее небо.
— Ты все еще подозреваешь обман?
— Ну, я этого не говорил! Я просто должен держать себя в крепкой узде.
— Не ты один, — сказал Бронски. — Ладно, нам пора идти.
Они снова вышли из дому. Как хорошо, подумал Орм, что не надо запирать дверь. И тут же подумал, что эта мысль посторонняя. Или нет? Все утро стараюсь думать о постороннем. Отвлечься от… от Него. Но это как пытаться не думать об обезьяне.
