сегодня. Он застал в доме мирную картину. Олежка, болтая ногами, сидел за столом и ел. Ника стояла на скамейке и пыталась прикрепить к стереоскопическое изображение какого-то уголка Земли. Картина, вправленная в тонкую рамку, изгибалась и не поддавалась усилиям Ники. Двадцать Третий безучастно взирал объективами на безрезультатные труды хозяйки дома и даже не пытался помочь, так как Ника, наверное, забыла объяснить ему цель проводимой ею работы.
На скрип половиц от шагов Сергея она оглянулась, придерживая рамку обеими руками. Сергей поймал её быстрый радостный взгляд, улыбку, украсившую её строгое матовое лицо, и он тоже ответил ей счастливой улыбкой.
Забубнил набитым ртом Олежка, довольно скоро слезая с высокого стула. Забыв о еде, он побежал к отцу, которого так любил и так редко вдел. Наконец, прожевав, он издал ликующий вопль и припал к отцовой ноге.
На возникший шум в проём двери заглянул, пуча большим, похожим на плошку, глазом, шенорог, постучал ногами-рогами и опять завалился спать.
Сергей подхватил Олежку и поднял его к потолку, посадил себе на плечо, помог навесить картинку Нике, потом взял её на руки и закружил со всем своим семейством в комнате. Половицы скрипели, Олежка вскрикивал и заливался счастливым смехом, Ника целовала мужа, охватив его шею, и вторила сыну. Дом ожил, загомонил, наполнился не свойственными ему звуками, и вконец разбуженный шенорог, постучав недовольно конечностями, ушёл досыпать в сумеречный лес.
Маленькое семейное торжество закончилось далеко заполночь. Уснувший на руках отца Олежка был перенесён на свою кровать – прочное сооружение, произведение Двадцать Третьего.
– Устал?
– Устал без вас, – невесело отозвался Сергей, перебирая волосы жены; они казались шелковистыми и невесомо струились в его загрубевших ладонях.
– Мы здесь уже живём вечность, а всё как будто случилось вчера… Ты, Серёжа, не думай, я уже привыкла. Весь день какие-то дела…
Огромный нетронутый мир планеты и он – его хозяин.
Конечно, Олежка этого ещё не знал, но с каждым днём раздвигались границы тех мест, где он устанавливал своё присутствие.
Он вдыхал сладкий воздух своей родной планеты, знал уже приметы к погоде и непогоде, в чём ему помогали волны обучения, обожал путанные тропинки и причудливые проходы через переплетения вьющихся душистых растений, впитывал запах перепревшей почвы и ел вкусные плоды неведомых деревьев и кустарников, почти каждый день принося в дом то горсть сочных ягод, то розовые, до красноты, стебли сладких трав, то кисловатое соцветие маленьких цветов, которые за ночь сворачивались в небольшие, с крапинку, ягодки – их Ника добавляла во все кушанья.
Гибкий, необычайно развитый и выносливый в свои неполные пять лет, Олежка мог часами бегать, красться или таиться в лесу, знал всех обитателей тех мест, где побывал хоть раз, чувствовал таинство единения с природой.
Каждый день, открывая для себя новые опушки, ручьи, озерца, он не забывал заглянуть и в обжитые им уголки своих расширяющихся владений. Он радовался знакомым предметам, так же как и новым, впервые встреченным. Местные ногороги признавали его главенство.
Лет до трёх его во всех путешествиях его сопровождали то мать, то Двадцать Третий. Но Нике теперь за ним не угнаться, а робот стал обузой – его громкое топанье вызывало переполох повсюду, где он появлялся, сопутствуя непоседливому человечку.
Теперь всё, что связывало его с домом, уместилось в двух, едва приметных родинках в ухе и под скулой – миниатюрном приемопередатчике. А, выросшая над домом тонкой стрелой антенна, позволяла волнам обучения настигать подвижного путешественника в любом месте, куда последнего заносили резвые ноги и цепкие руки, колени и локти, и неуёмная фантазия, и исподволь закладывали в него необходимые каждому человеку знания.
И только верный шеногог был его постоянным спутником – подобно Олежке любопытный, быстрый, неутомимый и жадный до приключений. Между мальчиком и диким зверем крепла приязнь. Возможно, волны обучения влияли на ногорога, потому что, и это заметила даже Ника, он явно стал понимать те слова, что относились к нему, и в его поведении появилось что-то осмысленное – верность Олежке, чувство вины и радости. Свою роль сыграла и привычка к уродцу, так как ногороги, один огромный, словно лиловый стеклянный глаз и безобразная морда, не вызывали особых симпатий. Правда, отец Олежки, время от времени приходивший в дом, находил в лучшем друге сына не проходящую безобразность, вонючесть и не приемлемость для человеческого глаза, и едва давил в себе чувство брезгливости человека, выросшего и живущего почти в стерильных условиях. Чтобы не обижать сына и жену, Сергей просил их на время своего визита домой усылать шенорога куда-нибудь подальше от дома.
… Дом покидали рано утром. Ника ещё не просыпалась. А проснувшись, если не находила сына в постели, быстро справлялась по контрольному лучу и, убедившись, что сын жив и здоров, приступала к свои повседневным делам.
Обычно друг Олежки, быстро переставляя ногороги, будто перекатываясь, не отставал от мальчика и двигался рядом с ним. Иногда его при этом раскачивало из стороны в сторону, и его конечности цепляли спутника. В таких случаях Олежка останавливался и наставительным голосом отчитывал бессловесного зверя. Прислушиваясь, шенорог выгибал спину так, что кверху поднимался самый большой ногорог, а головой и хвостом он упирался в землю и поскрипывал своими многоцелевыми конечностями. После выговора он некоторое время катился чуть поодаль, но потом опять прижимался к Олежке.
Если идти рядом не позволял рельеф или когда звериная тропа в лесу была узка, шенорог уступал дорогу человеку и право выбора её, а сам устраивался позади, подталкивая порой Олежку в пятки. Хвост его заметал следы, оставляя за собой едкий запах, отбивающим охоту у зверья помчаться вдогонку за друзьями.
В это раз день был примечателен тем, что Олежка решил выйти к той большой воде, которую он три дня назад видел с высокого дерева. Он не знал ещё – озеро это или река, но дойти до неё надо было, так как это давало возможность приобщить к своим владениям большую воду. Поэтому он сегодня торопился сам и поторапливал шенорога.
Шенорог понимал Олежку и изо всех сил старался не отставать. Подняв высоко вверх голову и хвост, он касался земли самыми кончиками ногорогов и не пытался вступать в какие-либо общения с человеком, чтобы не сбивать темпа движения. Он, правда, фыркал, если вдруг обнаруживал интересный след или улавливал заслуживающий внимания запах, источник которого мог бы заинтересовать мальчика, но всякий раз, сверкнув выпуклым глазом, похожим на тлеющий плафон, продолжал идти вслед за человеком.
К реке, а это была река, они вышли уже к вечеру. Было тихо. Воды широкой реки струились спокойно. Их нарушали только частые всплески речной живности.
Олежка был доволен, но и озадачен.
