«А если погибает печень»…
«Не нужно спорить, — вмешался Сол. — Вы приводите аналогии, а они всегда либо недостаточны, либо избыточны. Думаю, что, если какой-то из элементов отключается от системы, организм восстанавливает свою целостность, подключив другой элемент».
«Если такой элемент существует! — воскликнул Алекс. — А если его просто нет?»
«Вы имеете в виду — на Земле? — осведомился Фред. — Если бы нам с вами не повезло, то разумными сейчас были бы макаки или лошади, или дельфины, или — почему нет? — медведи, которые спят по три-четыре месяца кряду, вот где простаивает надежный канал!»
«Я к тому и веду! — сказал Алекс. — Мы слишком много времени уделяем фиксации снов и слишком мало — исследованиям возможности переключения каналов. Вы можете дать гарантию, что канал уже не переключился по какой-нибудь для нас не понятной причине? И не говорите мне, что это маловероятно, поскольку за миллионы лет не произошло ничего подобного! Вот о чем я думаю, и вот что, по-моему, нужно проверить в эксперименте!»
«Ни в коем случае! — решительно произнес Фред и положил ладонь на тонкую руку Элис. — Надеюсь, вы понимаете разницу между простой фиксацией и попыткой активно повлиять на состояние системы? Это прежде всего риск для Элис, так что исключено»…
«Вот потому-то, — сказал Алекс с некоторым раздражением, — нам бы лучше иметь реципиентом не вашу сестру, а совершенно постороннего человека».
«Которого было бы не жаль использовать, а потом»…
«Я такого не говорил».
«Но в виду имели именно это».
«Все, — хлопнул ладонью по столу Сол. — Хватит пререкаться. Все мы понимаем, что нерешенных вопросов больше, чем решенных. Алекс, у вас лопнуло терпение? Куда вы торопитесь?»
«Да просто интересно… — пробормотал Алекс. — Извините, Элис, я не хотел вас обидеть».
«Я не обижаюсь», — улыбнулась Элис. Она действительно не обижалась на этого увальня, говорившего все, что приходило ему в голову. Замечательный человек. И рассуждает логично. Но если Сол считает иначе, значит, прав Сол.
«Как хорошо, — подумала она, — что он развелся со своей Офрой, ну и имя у женщины, неудивительно, что Сол с ней расстался, имя определяет суть человека, а для женщины имя даже важнее, чем привлекательная внешность».
Как хорошо, что Сол расстался с Офрой и приехал в Штаты писать постдокторат. Иначе они бы не встретились. И что тогда было бы с нею? Два года назад она чувствовала, как иссякают жизненные силы, и ничего не хочется, а ведь ей было всего двадцать три, сейчас она стала старше, но ощущала себя молоденькой девушкой, чья мечта о принце вдруг перестала быть сказкой.
Два года назад она прогнала Джека, и хорошо, что успела это сделать вовремя, иначе для нее был один путь — в психушку. Что она представляла собой? Студентка-философ, решительная походка, прямой, уверенный взгляд, замечательные рефераты по западному марксизму второй половины ХХ века, преподаватели прочили ей академическое будущее, а на самом деле… На самом деле не было на свете более не уверенного в себе существа, все истинное в ней оставалось внутри, нераскрытое, но готовое раскрыться в любую минуту, когда придет он… Не Джек, конечно, Джек вил веревки не из ее истинной сути, а из той видимости, которую Элис предъявляла миру и которую вовсе не хотела менять до той поры, когда…
Когда — что? Она прекрасно понимала, что принцев на белых конях не существует в природе, и ждала она не мужчину своей мечты, а чего-то, что возможно только в воображении или даже в воображении невозможно тоже, потому что представить себе собственные подсознательные желания Элис не могла, хотя и пыталась, посетив однажды университетского психоаналитика Эндрю Скола.
И тогда произошли два события в один день. Утром она сказала Джеку «Уходи, и чтобы ноги твоей в моей квартире больше не было». А днем, на семинаре по общей философии познакомилась с Солом.
«Это Соломон Туберт, — сказал ей профессор Сточерз, подойдя в перерыве между докладами с невысоким черноволосым, кудрявым, крепким, как грецкий орех, мужчиной. У Туберта были огромные черные глаза, как глубокие озера, и Элис утонула в них прежде, чем услышала следующие слова шефа. — Господин Туберт — израильтянин, приехал делать постдокторат по церебральным явлениям».
«Очень приятно, — сказала Элис, протягивая руку и ощутив неожиданно крепкое мужское пожатие. — Что привело вас к нам, философам?»
«Вы не рассердитесь?» — тихо спросил Туберт, задерживая ее руку в своей.
«Нет», — сказала она, улыбаясь и зная уже, что услышит сейчас слова, которые должен был сказать принц, прискакавший на белом коне.
«Я увидел вас в коридоре, — продолжал израильтянин, — и решил, что»…
Он замялся, и Элис пришла ему на помощь — она понимала, что выбрать правильные слова неимоверно трудно, и пожала его пальцы, давая понять, что он может говорить все, что чувствует.
«Я увидел вас в коридоре, — более уверенно продолжал Туберт, — и понял, что вы именно тот тип, который мне нужен. Видите ли, я провожу эксперимент, и если бы вы согласились принять участие»…
Разве так нужно было начать разговор? Он сказал бы это, но потом, вечером, когда другие слова уже были бы сказаны, она ведь знала, что сказаны они все равно будут, но почему он выбрал именно такую, обратную последовательность?
Элис поняла это позднее, несколько часов спустя, когда закончился обед, на который Сол ее пригласил.
«Может, пообедаем вместе? — спросил он. — И я все вам объясню. Все-все и даже более того».
Она согласилась — почему? Больше всего ей хотелось повернуться, уйти, закрыться в женской комнате и тихо плакать по принцу или по его белому коню…
«Хорошо», — сказала Элис.
«Тогда я жду вас у выхода после окончания семинара», — обрадованно сказал Сол и выпустил, наконец, ее руку.
Она проклинала себя за уступчивость и даже утренний разрыв с Джеком казался ей ошибкой, но несколько часов спустя все изменилось, и она ни о чем не жалела, и в тот же вечер, выслушав пламенную речь Сола о биологической связи космических разумов, предложила пойти в гости к брату — Фреду Бакли, астрофизику, который наверняка больше нее понимал в этих делах, слишком конкретных, чтобы претендовать на философское обобщение.
И именно Фред, обычно не замечавший внутренних метаний сестры, сказал ей, когда Сол ненадолго вышел, чтобы принести из машины дискету с описанием эксперимета:
— Это твой мужчина, Элис. Вы так смотритесь вместе…
Она смутилась, потому что на самом деле весь вечер думала о том же. И Сол — Элис это точно знала — думал о ней, а не о космическом разуме, о котором вел разговор.
Два года… Неужели прошли, пробежали, промчались, пронеслись два года? Иногда Элис казалось, что тот первый вечер все еще продолжается, а иногда — что минула жизнь и ничего больше уже не будет, а ведь это не так, и нынешняя ночь тому примером, такого у нее с Солом еще не было, не получалось; Элис заснула, положив голову на плечо Сола, и он говорил что-то о том, каким будет ее сон; сам он не спал, это было его особенностью, и сначала Элис не понимала, как это возможно, как выдерживает его организм; она помнила свою тетю Доротею, сестру матери, погибшую в тридцать лет; что-то сдвинулось в ее мозгу, и однажды она перестала спать — не спала вообще: ночь, другую, третью… Принимала снотворное, но сна все равно не было, она бродила по комнатам, в ее поведении появились странности, тетя Дора перестала узнавать окружающих, ее хотели отвести к врачу, но не успели — бедная женщина бросилась с балкона, и все кончилось.
А Сол не спал уже пятый год и был вполне — даже более чем вполне! — нормальным мужчиной. Она засыпала на его плече и знала, что он до утра даже не сменит позу. «Мне удобно, ласточка, — говорил он, — ты так сладко спишь, будто за нас двоих, а я лежу и думаю, по ночам хорошо думается, все лучшие мысли приходят ночью». «А вдруг ты, как тетя Дора»… «Ну уж нет, — тут Сол становился очень серьезным, гладил Элис по голове, целовал в губы. — Со мной этого не произойдет, это совсем другая болезнь, понимаешь?»
