А в Доме кипела незримая суета. Девяносто девять или сто дымовых трубочистов наперебой стонали, вздыхали и всхлипывали. Сорванная какой-то неведомой силой, взлетела над крышей дранка. Воздух дрожал от плеска и хлопанья крыльев. Из всех углов и закоулков доносилось разноголосое рыдание. Толпа дочиста потрошила одну комнату за другой. И вдруг сквозь весь этот шум и гвалт Тимоти различил еле слышный шепот Прабабушки:
— И что теперь, Тимоти?
— Что?
— Через час наш Дом опустеет окончательно, — сказала Неф, — и ты в полном одиночестве будешь готовиться в долгий путь. Я хочу сопровождать тебя в твоих странствиях. Вряд ли мы сможем тогда подолгу разговаривать, а потому уже сейчас, перед уходом, посреди всей этой суматохи и неразберихи, я хочу задать тебе вопрос: ты все еще хочешь стать таким, как мы?
Тимоти задумался, раскрыл рот, начал было: «Ну…» — и смолк.
— Говори. Я знаю твои мысли, но ты должен высказать их сам.
— Нет, — сказал Тимоти. — Я не хочу быть таким, как вы.
— Это что, начало мудрости? — пергаментно улыбнулась Прабабушка.
— Не знаю. Я думал. Я смотрел на всех вас и в конце концов решил, что я, пожалуй, хотел бы иметь такую же жизнь, как у большинства людей. Я хочу знать, что когда-то я родился и, наверное, должен смириться с тем фактом, что когда-нибудь я умру. Но глядя на вас, наблюдая за вами, я как-то вот думаю, что все эти долгие ваши годы не имеют особого значения.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Прабабушка. Порыв ветра швырнул в окно пригоршню искр, опалив четырехтысячелетнее полотно ее савана.
— Ну вот, скажем, счастливы ли вы? Вряд ли, и мне очень от этого грустно. Я просыпаюсь ночью и плачу, понимая, что вы имели в своем распоряжении все эти долгие, почти бесконечные годы и это не принесло вам особой радости.
— Да, Тимоти. Время — тяжкая ноша. Мы слишком много знаем. Воистину мы жили чересчур долго. И тебе, в твоей новообретенной мудрости, надо приложить все старания, чтобы сделать свою жизнь полной, наслаждаться каждым моментом и когда-нибудь, через много лет, уснуть спокойно, зная, что жизнь твоя удалась и что мы, Семья, тебя любим. Ну что ж, пора и уходить, здесь нам делать больше нечего. Бери меня на руки и неси, дитя; ты будешь моим спасителем.
— Я не смогу! — испугался Тимоти.
— Я легка, как пух одуванчика, как семечко чертополоха, — прохрипела Неф. — Чтобы поднять меня и увлечь, хватит легчайшего твоего дуновения.
Так оно и оказалось: при первом же прикосновении этот туго увязанный сверток снов и костей, бывший древним уже тогда, когда расступилось Черемше море и Моисей говорил с горящим кустом, взмыл в воздух. Увидев, что ноша ему под силу, Тимоти заревел, подхватил ее на руки и бросился из Дома прочь.
Суматоха крыльев и бег над холмом тяжелых, набрякших водой облаков создали такую тягу, что все дымовые трубы, все девяносто девять или сто, взревели и выбросили вверх всю столетиями копившуюся сажу, а вместе с ней — ураган с Гебридов, ласковый ветер с Фиджей и бесчинствующий смерч из Канзасской глухомани. Этот проснувшийся вулкан арктического воздуха вперемежку с тропическим взломал облака и вырвал из них сперва легкий дождь, затем ливень, а затем Джонстаунский потоп,[25] который быстро потушил огонь и превратил полуразрушенный Дом в мокрую головешку.
Вместе с огнем ливень притушил и бездумную ярость толпы, и та отступила, разбилась на случайные кучки и вяло потащилась по домам, предоставив все льющейся и льющейся с неба воде отмывать пустую, грубо смятую скорлупу Дома, в котором уцелела только одна, самая большая дымовая труба, вздымавшая свою глотку туда, где загадочным образом повис обломок чердака, удерживаемый не более чем несколькими, брусьями и сонным дыханием.
Там лежала Сеси, лежала, тихо улыбаясь охватившему мир смятению, сигналя тысячам членов Семьи: лети сюда, беги туда, дай ветру подхватить тебя, дай земле притянуть тебя, будь листком, будь паутинкой, будь следом без ноги, будь улыбкой без губ, будь клыком без пасти, будь шкурой без костей, будь саваном утреннего тумана, будь незримой душой, слушайте все и внимайте, ступайте, ты на запад, ты на восток, гнездитесь на деревьях, ложитесь на луговую траву, взмывайте в поднебесье с жаворонками, сбивайтесь в стаи с бродячими псами, мурлыкайте с кошками, прячьтесь на дне колодцев, оставляйте на свежевспаханной земле и постелях отпечатки тела без вмятины от головы, пробуждайтесь на рассвете с колибри, роитесь с закатными пчелами, слушайте, слушайте все!
В конце концов быстро слабевший дождь ополоснул обугленные развалины по последнему разу и совсем сошел на нет. Теперь на вершине холма осталась лишь половина Дома с половиной сердца и одним легким — да вознесенная к небу Сеси, сторожкий компас, сном своим без устали указывавший членам Семьи их причудливые и разнообразные судьбы.
Ветвящимся потоком снов расходились они по дальним деревушкам, лесам и фермам, и Отец с ними, и Мать, в вихре шепотов и молитв, прощаясь и суля вернуться в каком-нибудь будущем году, чтобы найти и обнять своего покинутого сына.
Прощайте, прощайте, прощайте! Их голоса звучали все слабее, а потом и совсем исчезли, и осталась одна только Сеси, печально провожавшая их в даль.
И все это слышал, и видел, и знал Тимоти, и он плакал не переставая.
Отойдя на милю от Дома, над которым поднимался султан густого, черного дыма, пронизанный кое-где огненными светлячками, Тимоти остановился под деревом, где чуть раньше переводили дыхание многие из его кузенов, а, возможно, и Сеси. Минуту спустя рядом с ним затормозил старый, разболтанный автомобильчик; пожилой фермер, сидевший за рулем, переводил глаза с Тимоти на далекий пожар и обратно.
— Чего это там? — спросил он, указывая подбородком на пылающий Дом.
— Не знаю, — пожал плечами Тимоти. — Горит чего-то.
— А что это ты такое несешь? — прищурился фермер на длинный сверток у Тимоти под мышкой.
— Старые газеты, — с готовностью откликнулся Тимоти. — Я их давно собираю. Не все, а которые с комиксами. И журналы тоже, старые всякие. У меня есть такие, что до «Грубых всадников», даже до «Бычьей тропы». Вот говорят некоторые, что плешь, макулатура, а мне нравится. — При каждом его движении сверток негромко шуршал. — Классная плешь. Мощная макулатура.
— Ну точно как я был когда-то, — дружелюбно улыбнулся фермер. — Хорошее было время. Подвезти тебя?
Тимоти кивнул и оглянулся на Дом; теперь искры взлетали над ним снопами, как праздничный фейерверк.
— Залезай.
Машина затарахтела по проселку. Больше Тимоти не оглядывался.
