— Залезай.
Машина затарахтела по проселку. Больше Тимоти не оглядывался.
Глава 22
Тот, который не забыл
Шли дни, шли недели, а к обгорелым развалинам, черневшим на вершине холма, не приближалась ни одна человеческая душа. Сперва на пепелище то там, то сям пробивались еле заметные струйки дыма, потом осталась только пыль, вздымавшаяся на ветру облаками и полотнищами, в которых, как скоротечные сны, мелькали и тут же исчезали видения Дома, воспоминания о Доме, а потом и пыли тоже не стало.
А еще через какое-то время на ведущей к вершине холма дороге появился юноша; он шел сомнабулической походкой не совсем еще проснувшегося человека и смотрел на разоренный, обезлюдевший Дом так, словно знал когда-то, что в нем было, а теперь все старается вспомнить и не может.
Налетевший ветер вопросительно зашуршал голыми ветками соседних деревьев.
Юноша внимательно прислушался, а затем ответил.
— Том, — сказал он. — Это я, Том. Ты знаешь меня? Ты помнишь меня?
Ветки вздрогнули воспоминанием.
— А ты сейчас здесь? — спросил Том.
— Почти, — прошелестело чуть слышно. — Да. Нет.
Тени пошевелились.
Парадная дверь Дома медленно, со скрипом приоткрылась. Том шагнул к крыльцу.
Дымоход в центре Дома вздохнул умеренным до сильного ветром средних широт.
— Если я войду и буду ждать, что тогда? — спросил Том, глядя на огромную дверь опустевшего Дома.
Дверь распахнулась настежь. Немногие уцелевшие стекла задрожали, дробя свет только-только зажегшихся звезд.
— Входи, — ответила тишина. — Жди.
Том шагнул на ступеньку и остановился.
Бревна Дома чуть наклонились внутрь, словно приглашая его подойти ближе. Он шагнул еще раз.
— Я не знаю. Что я ищу? Кого?
Тишина. Дом ждал. Ветер в деревьях ждал.
— Энн? Это ты? Да нет. Она уехала давным-давно. Но была и другая. Я почти помню ее имя.
Дом нетерпеливо заскрипел. Он шагнул на третью ступеньку, четвертую и встал перед широко распахнутой дверью, сопротивляясь мягкому напору ветра, который подталкивал его внутрь. Но он стоял неподвижно, закрыв глаза, пытаясь различить лицо, смутно рисовавшееся на внутренней стороне век.
«Я почти знаю это имя», — проплыло у него в мыслях.
— Входи. Входи.
Он вошел в дверь.
И тут же Дом присел на какую-то долю дюйма, как если бы на него навалилась ночь или облако, нашедшее приют на чердачной крыше.
— Кто здесь? — окликнул он тихо. — Где ты?
Чердачная пыль взметнулась и осела колышащейся тенью.
— Да, да, — сказал Том секундой позже. — Теперь я знаю его, твое благословенное имя.
Он подошел к лестнице, ведущей сквозь лунный свет на чутко ждущий чердак Дома.
Он глубоко вздохнул и задержал дыхание.
— Сеси, — сказал он наконец.
Дом вздрогнул.
На лестницу лился лунный свет.
Как зачарованный, Том двинулся вверх.
— Сеси, — сказал он еще раз.
Входная дверь начала тихо, чуть заметно поворачиваться и бесшумно закрылась.
Услышав вежливый стук в дверь, доктор Дуайт Уильям Олкотт оторвал глаза от россыпи фотоснимков, присланных с одного из раскопов в окрестностях Карнака.[26] Эти снимки привели доктора в крайне благодушное настроение, иначе он попросту не стал бы отвечать на стук. Собственно говоря, его реакция ограничилась еле заметным кивком, но и этого было достаточно, ибо дверь тут же приоткрылась и в кабинет просунулась лысая голова.
— Я понимаю, что это несколько необычно, — начал его ассистент, — но там пришел ребенок…
— Весьма необычно, — сказал Д. У. Олкотт. — Обычно дети ходят в какие-нибудь другие места. У него не было предварительной договоренности?
— Нет, но он говорит, что принес вам некий «дар», и, увидев, что это такое, вы непременно согласитесь с ним поговорить.
— Весьма необычный способ добиваться встречи, — заметил Олкотт. — А что, может, и вправду посмотреть на этого ребенка? Это мальчик, да?
— Не просто мальчик, а мальчик, в чьем распоряжении находится некое древнее сокровище — так он, во всяком случае, утверждает.
— Ну это уж слишком, — расхохотался куратор. — Пригласите его сюда.
— Я уже здесь. — Тимоти, стоявший все это время у полуоткрытой двери, вошел в кабинет, под мышкой у него был длинный, громко шуршащий сверток.
— Садись, пожалуйста, — предложил Д. У. Олкотт.
— Я постою, сэр, если вы не возражаете. А вот ей было бы удобнее на двух стульях.
— На двух стульях?
— Если вы не возражаете.
— Смит, принесите еще один стул.
— Хорошо, сэр.
Получив в дополнение к первому стулу второй, Тимоти аккуратно уложил на них свою невесомую ношу.
— А теперь, молодой человек…
— Тимоти, — подсказал Тимоти.
— Так вот, Тимоти, у меня очень мало времени. Изложи, пожалуйста, свое дело.
— Хорошо, сэр.
— Ну и?
— Четыре тысячи четыреста лет, сэр, четыре тысячи четыреста лет и девятьсот миллионов смертей…
— Да, вот это красноречие. Смит, — повернулся Олкотт, — еще один стул.
— А теперь, сынок, — продолжил он, когда ассистент принес стул, — садись и повтори, пожалуйста, то, что ты только что сказал.
— Пожалуй, я лучше не буду, сэр. Это слишком похоже на ложь.
— Но почему же тогда, — задумчиво сказал куратор музея, — я тебе верю?
— Наверное, потому, сэр, что мое лицо вызывает доверие.
Д. У. Олкотт всмотрелся в бледное, напряженное лицо мальчика.
— А ведь, пожалуй, и да, — пробормотал он. — Ну так что же это, — кивок в сторону лежащего на стульях свертка, — у тебя такое? Ты знаешь слово «папирус»?
— Это слово знает каждый, сэр.
— Да, пожалуй. Каждый мальчик. Разграбленные пирамиды, Тут и все такое прочее. Мальчики знают, что такое папирус.
— Да, сэр. Взгляните, пожалуйста, на это — если у вас есть желание.
Судя по тому, как быстро встал куратор, желание у него было.
Он начал перебирать слои наружного папируса, как каталожные карточки, лист за листом сушеного табака с изображениями то львиной головы, то ястреба. Потом чуткие, опытные пальцы задрожали, заходили все быстрее и быстрее, потом замерли и Д. У. Олкотт судорожно вздохнул, как от удара в грудь.
— Мальчик, — сказал он и еще раз шумно вздохнул. — Где ты их нашел?
— Не их, сэр, а ее. И я ее не находил, скорее уж она меня нашла. Что-то вроде игры в прятки, говоря ее словами. Просто она перестала прятаться.
