— Господи, — пробормотал Олкотт, продолжая рыться в хрупких листках. — Она что, действительно принадлежит тебе?
— Это взаимно, сэр. Она принадлежит мне, я принадлежу ей. Мы семья.
— Ну что ж, постараюсь поверить тебе еще раз, — сказал куратор, бросив на мальчика внимательный взгляд.
— Слава богу.
— И чему же ты так радуешься?
— Тому, что вы хотите мне поверить. В противном случае мне пришлось бы уйти.
Тимоти слегка подался в сторону.
— Нет, нет, — воскликнул куратор. — В этом нет нужды. Но почему ты говоришь, что принадлежишь этой штуке, ей, и что вы состоите в родстве?
— Потому, — сказал Тимоти, — что это Неф, сэр.
— Неф?
Тимоти протянул руку и откинул часть пеленальника.
Из вороха папируса выглянули сомкнутые глаза, глаза неимоверно старой женщины, с тончайшим просветом между зашитых век. Над ее губами взметнулась почти невесомая пыль.
— Это Неф, сэр. Мать Нефертити.
Куратор вернулся к своему столу, сел и взялся за хрустальный графин.
— Ты пьешь вино?
— Сегодня будет первый раз, сэр.
Доктор Олкотт наполнил вином две рюмки, передал одну из них Тимоти и только потом, после того, как они выпили, заговорил снова.
— А почему ты принес это — ее — именно сюда?
— Это самое безопасное место в мире.
— Верно, — кивнул куратор. — И ты предлагаешь ее — Неф — нам? Хочешь, чтобы мы ее купили?
— Нет, сэр.
— Так чего же ты тогда хочешь?
— Просто чтобы вы, сэр, если она здесь останется, каждый день с ней разговаривали, хоть немножко, — пробормотал Тимоти, смущенно изучая носки своих ботинок.
— И если я обещаю, ты поверишь мне на слово?
— Конечно, сэр, — обрадовался Тимоти. — Если вы обещаете. — Он взглянул куратору прямо в глаза и добавил: — Только надо, чтобы вы не только говорили, но и слушали ее.
— Так она, значит, разговаривает?
— И много, сэр.
— А вот сейчас, сейчас она говорит?
— Да, но вам, чтобы услышать, нужно нагнуться к ней поближе. Я-то уже привык, да и вы со временем привыкнете.
Куратор закрыл глаза и прислушался. Через некоторое время его уши различили нечто вроде шороха сухой бумаги. И все.
— Так что же она все-таки говорит? — спросил он, выпрямляясь. — Ну, хотя бы по большей части.
— Все, что только можно сказать о смерти, сэр.
— Все?
— Четыре тысячи четыреста лет, как я уже говорил, сэр. И девятьсот миллионов людей, которым пришлось умереть, чтобы мы могли жить.
— Жутковатое количество смертей.
— Да, сэр. Но меня это радует.
— Странные вещи ты говоришь.
— Нет, сэр. Ведь если бы они так и жили, мы не могли бы здесь пошевелиться. И даже вздохнуть.
— Я понимаю, о чем ты. Так значит, она знает все?
— Да, сэр. Ее дочерью была Прекрасная Бывшая Здесь. А значит, она — Та, Которая Помнит.
— Призрак, рассказывающий полную, живую историю «Книги мертвых»?
— Пожалуй, что и так, сэр. И еще одна вещь.
— Что именно?
— Чтобы, если вы, сэр, не возражаете, я мог бы в любой момент получить пропуск.
— Чтобы приходить сюда, когда только пожелаешь?
— И даже в неурочные часы.
— Думаю, сынок, это можно будет устроить. Ну, конечно, тебе придется подписывать какие-то бумажки, удостоверять свою личность и так далее.
Мальчик кивнул. Взрослый мужчина встал.
— Дурацкий, конечно же, вопрос, ну да ладно. Она все еще говорит?
— Да, сэр. Подойдите поближе. Нет, совсем поближе.
Мальчик мягко подтолкнул мужчину под локоть. Далеко-далеко, у Карнакского храма, вздохнул пустынный ветер. Прах между лапами огромного льва взвихрился и осел.
— Прислушайтесь, — сказал Тимоти.
Послесловие
Как семья собралась в одно место
Откуда я беру свои идеи и сколько нужно времени, чтобы превратить идею в рукопись?
Когда — девять дней, когда — пятьдесят пять лет.
В случае «Из праха восставших» начало было положено в 1945 году, а завершилась работа над книгой только в 2000-м.
В случае «451° по Фаренгейту» идея появилась у меня в понедельник, а уже через девять дней был готов первый краткий вариант.
Так что все зависит от обстановки и настроения. Если роман «451° по Фаренгейту» возник необычно быстро, так и писался он в необычное время — это был период охоты на ведьм, ушедший в прошлое вместе с пятидесятыми годами и Джозефом Маккарти.
Семейство Эллиотов, герои «Из праха восставших», возникло еще тогда, когда мне было семь лет. Каждый год с приближением Хэллоуина моя тетя Нейва загружала нас с братом в свой дряхлый фордик и везла в Октябрьскую Страну собирать кукурузные стебли и оставшиеся в поле тыквы. Мы относили свою добычу в бабушкин дом, заваливали тыквами каждый свободный угол, складывали стебли на веранде и расстилали кукурузные листья от гостиной до внутренней лестницы и вверх, чтобы можно было не шагать по ступенькам, а соскальзывать.
Тетя превращала меня в колдуна с большим восковым носом и прятала на чердаке, сажала брата в засаду под ведущей на чердак лестницей и предлагала своим Хэллоуиновым гостям прокрадываться в дом в кромешной темноте. Вся атмосфера таких праздников была пронизана буйным весельем. С этой, воистину волшебной тетей (она была старше меня на какие-то десять лет) связаны у меня едва ли не самые дорогие воспоминания.
Лишившись общества своей бабушки, дядюшек и тетушек, я вскоре почувствовал, что следовало бы отразить их на бумаге в назидание потомкам. Мало-помалу у меня вызрела идея этой Семьи, людей в высшей степени причудливых, необычных, даже гротескных, которые вполне могли бы быть — а могли бы и не быть — вампирами.
К тому моменту, когда я закончил свой первый про них рассказ, мне было уже двадцать с небольшим, и я писал для журнала «Weird Tales»[27] по роскошной ставке полцента за слово. Я напечатал там значительную часть своих ранних рассказов, ничуть не помышляя, что эти рассказы далеко переживут опубликовавший их журнал.
Когда же мою ставку повысили до целого цента за слово, я почувствовал себя настоящим богатеем. Я писал рассказы и продавал их по пятнадцать, двадцать, иногда — двадцать пять долларов за штуку.
Цикл историй о Семье начался с «Семейной Встречи»; в «Weird Tales» ее не взяли. Они и раньше жаловались, что рассказы у меня какие-то не такие, и советовали писать что-нибудь традиционное — о кладбищах, предрассветном мраке, таинственных незнакомцах и кошмарных убийцах.
Однако, при всей моей любви к Марли, я не мог бесконечно эксплуатировать его и прочих призраков, водивших хороводы вокруг Скруджа. В «Weird Tales» хотели что-нибудь вроде Эдгарпоэвского «Амонтильядо» или ирвинговского призрака, швырявшего свою тыквенную голову.[28]
