— Мы пошли неверным путем?
— Вы не смогли преодолеть самую начальную, примитивную фазу развития — ненависти, жестокости, войн и взаимоистребления.
— Вы разрушите Землю?
— Нет!
— Измените все?
— Мы — не Бог, а только энергетические существа. Меня и подобных мне направили сюда для сбора информации.
— Это то, что говорят хранители.
— Кто это?
— Они нас охраняют. Знают, что вы вернетесь, и ждут.
— Мужчина, который появлялся во время твоего странствия, — хранитель?
— Да, — при упоминании этой подробности она нахмурила лоб. — Ты наблюдала за всеми моими перемещениями?
— Да.
— Почему же ты не помогла мне?
— Ты должна была одолеть все сама.
— А эти люди, которые называют себя судьями…
— Любое действие рождает противодействие.
— Они могут убить вас?
— Все разрушимо. Но энергия не умирает. Ты только посмотри на себя.
— А что со мной?
— Ты полна энергии, Джоа. — Это было сказано с материнской гордостью.
— Мама, кто я? Я ведь не знаю.
— Ты — мост между двумя мирами. Поэтому должна быть бдительна.
— В чем?
— В любви.
— Я не влюблена, — покраснела она.
— Любовь — очень сильное чувство, самое мощное и, кроме того, самое непредсказуемое. — Свою нежность к дочери она выразила, излив на нее сноп лучезарного света. — Мы — сгусток энергии, и нас влечет друг к другу только поэтому. Но здесь, на Земле, все иначе.
— Но ты же полюбила папу.
— И родила тебя, в боли и муках. Это было самое прекрасное и немыслимое. А сейчас ты — это я.
— Я не могу любить?
— Ты должна любить.
— А риск?..
— Жизнь полна рисков. Любовь — один из них. Вы эволюционировали своим уникальным путем. На Земле люди живут и умирают…
— А я?
— Ты — такая же, как мы, и одновременно — как люди здесь. Все решит сама жизнь. Предопределенности в этом нет. У тебя есть две сводных сестры.
— Их матери и ты исчезли, потому что вы родили нас?
— Да.
— Мама…
— Ты — самое лучшее, что у меня есть. Была и остаешься. Посмотри на себя.
Джоа посмотрела. Она по-прежнему была нага.
— Ты возродишься, — продолжила мать, — чтобы занять свое место в истории.
— Я тебя не понимаю! — Ей захотелось расплакаться.
Лучезарное проявление нежности вновь коснулось ее и проникло глубоко в душу.
— Верь в себя — всегда, в любой момент.
— А что с папой? Где он?
— Этого я не знаю, Джоа, — в ее голосе слышалась печаль.
— Что я должна делать?
— Следуй указаниям — знакам, которые есть и которых нет.
— В папиных бумагах?
— Да. Ты видела их. Тебе надо только раскрыть глаза.
— Почему ты мне не говоришь, на что именно?
— Потому что я — сон. Я знаю, что ты чувствуешь, но не могу увидеть это, если этого не видишь ты.
Сон.
А хотелось, чтобы явь.
Свет стал ослабевать.
— Не уходи, пожалуйста!
— Я не ухожу, это ты возвращаешься обратно.
— Когда я проснусь, я буду это помнить?
— Да, потому что ты сама отвечаешь на свои вопросы.
— А другие дочери бури — у них есть ответы?
— Да, хотя они этого пока не знают.
— Значит, если я поговорю с кем-нибудь…
— Поговори.
— Для чего?
— Чтобы прийти ко мне.
— Но как?!
Мать начала терять очертания.
— Мама! — цеплялась она за свою фантазию.
— Я люблю тебя, Джоа!
— Нам ведь надо еще о стольком поговорить!..
Вместе с матерью исчезли и все девять солнц. Она видела себя вновь плывущей в полете. Руки крыльями раскинуты в стороны, лицо обращено к небу. Потоки живительного воздуха лохматят волосы.
Возвращение. Ускоренная перемотка назад.
Вот она опять — дерево… вот пещера, куча-мала исторгнутых из нее детей и боль… вот она отделилась от тела, вернулась в космос, повстречалась с астронавтом и простирающим к ней руку Давидом… вот небольшая планета превращается в пустыню, а пустыня — в сад.
А вот и самое начало.
Она ощутила, как у нее стал расти живот, и, все еще не пробудившись ото сна, она родила… саму себя.
Возродилась.
Открыв глаза, Джоа издала нечеловеческий вопль, вырвавшийся из самых глубин ее существа, и, содрогаясь в корчах и стеная от страха, разразилась бурными слезами.
Джоа стоило немалого труда успокоиться, убедиться, что странствия ее позади и она вернулась к действительности. Пульс был бешеный. Сжавшись калачиком, она еще несколько секунд лежала без движения, пока глаза не привыкли к слабому свету, проникавшему снаружи. Сначала она подумала, что это раннее утро, однако, присмотревшись, поняла: начинало смеркаться.
На ней ничего не было. Все тело — в укусах.
Она села, прижав ноги к груди и обхватив их руками, голову положила на колени. Обвела взглядом вокруг. Разбросанная по полу пещеры скомканная одежда. На месте догоревшей свечи — оплывший волнами воска бугорок.
Во рту было сухо.
Голова полыхала огнем.
Она не чувствовала в себе сил двинуться с места, но провести в пещере еще одну ночь она бы не хотела, а темнота не заставит себя долго ждать. Ползком, на четвереньках, она собрала вещи и стала медленно одеваться, преодолевая боль, вызываемую каждым соприкосновением ткани с гнойничками от укусов. Она туго соображала, пытаясь понять, что с ней произошло. Но образ матери четко запечатлелся у нее в душе. Образ настолько живой, словно она только что была здесь и ушла. А ее голос продолжал эхом звучать в голове. Одевшись, она сначала стала на колени и только потом, задыхаясь, поднялась на ноги. Приблизилась к одному из источников, бивших из стен пещеры, и умылась. Холодная вода привела ее в чувство, но сил отправиться домой все еще не было.
В царившем кругом безмолвии ее приветствовали последние лучи солнца.
Вобрав в себя воздух, она сделала первый шаг к возвращению.
Не пройдя и пятидесяти метров, в изнеможении привалилась к первому попавшемуся на пути дереву. Сколько времени это продолжалось? Бабушка говорила о трех сутках, но Джоа была уверена — такое невозможно. Самое большее — ночь и день. Да и это-то слишком много.
Но откуда такая неимоверная слабость…
Она прошла еще с десяток шагов и бессильно опустилась на большой камень. Закрыла глаза и прижала к лицу ладони. От бесчисленных укусов кожа нестерпимо зудела, от них же, по-видимому, поднялся жар. Она отняла руки от лица и взглянула на них — пальцы скрючены, словно когти хищной птицы. Так хотелось есть, что от голода мутило, а во рту будто кошки ночевали.
