— Не могу уснуть, — сказала она просто, голос был ласковый, — у меня такое чувство, что я вся грязная. Все так смотрели на меня сегодня… хочется все это смыть с себя поскорее.
Ольгерд не мог ничего сказать. Она никогда с ним так не говорила, она вообще с ним не говорила.
— Я хочу жить на Земле, — с легкой улыбкой добавила Зела, — я хочу быть достойной вашего мира, не знаю только, получится ли?
— Кто тебе сказал, что ты недостойна?
— Вам неведомы ни наши болезни, ни наши пороки…
— Забудь о них. Окунись и забудь.
Зела смотрела на него, подняв лицо, и слабо улыбалась.
— Пойдешь со мной?
— Пойду.
Ольгерд развязал халат и вынул ноги из кроссовок. Они стояли на холодном песке под летними звездами, и это было как во сне. Такое уже случалось: и ночные купания, и звезды в изголовье. Только не с этой женщиной и без ощущения нереальности.
— Дай мне руку, — сказала она, — если, конечно, тебе не противно.
— Как ты можешь так думать?
Они вошли в черную воду, заплыли далеко, ныряли на самой глубине, лежали на поверхности, наслаждались неожиданной свободой.
— У меня два полотенца, — сказала Зела на берегу, — хочешь?
— Ты что, знала, что я приду?
— Нет. Просто у меня очень длинные волосы.
Потом, чтобы не испачкаться песком, они сидели на пляжных топчанах.
— Покажи мне Малого Льва, — попросила она.
— Малый Лев весной. Или под утро, но сейчас светлеет рано.
— А ты какое созвездие любишь?
— Возничего. Наверно, потому что не летал туда ни разу. А видишь вот там, — он показал на запад, где раскинулась в полнеба ликерная рюмка Волопаса, — Арктур, оранжевая звездочка. Моя первая экспедиция.
— А еще?
Он уложил ее на топчане и долго рассказывал про летящего Лебедя, про домик Цефея, про голубую ленточку Дракона, и крохотного Дельфина, резвящегося в Большом Летнем Треугольнике.
— А у дельфина хвостик, — улыбнулась она.
— Да, если хорошо присмотреться.
— А где этот самый Шедар?
Он показал. Сначала объяснил, как найти Кассиопею, а потом и эту самую звездочку, с которой столько хлопот. Теперь вот Гунтривааль прибывает.
— Это правда, что ты поменял маршрут? — вдруг спросила Зела.
— Правда.
— Из-за меня?
— Хотелось бы так думать, — усмехнулся Ольгерд, — но как я мог знать, что найду там тебя?
Зела села, обняв колени, она смотрела на него, и даже в темноте было ясно, что глаза у нее грустные.
— Я думала, Леций тебе сказал.
— Леций?
— Неужели я ошибаюсь? — Зела покачала головой, — не может быть.
— Кто такой Леций?
— Он оставил меня там. Сначала я ничего не понимала, потом подумала, что он это сделал нарочно и предупредил вас, раз вы летите мимо. Он давно говорил, что мне надо жить с вами. Но если нет, то я просто должна была погибнуть… странно…
— Постой, значит, вы все-таки знали о землянах?
— Ольгерд, — она вздохнула, — ты же не комиссия, не мучь меня вопросами! Да, я знала о Земле и о землянах. Но это никого, кроме меня, не касается.
— Ладно. Только скажи, почему ты так долго меня боялась? Я что, страшный, злой и агрессивный?
— Не тебя, — сказала она, — себя. Но теперь ты все обо мне знаешь, и это не мешает тебе дружить со мной.
— Дружить?
— Разве нет?
— А что, любить тебя воспрещается?
— Нет, капитан, — она покачала головой, — любить меня нельзя, я думала, ты это понимаешь.
— Не понимаю. Почему?
— Потому что это опасно.
— Знаешь, мне как-то не хочется думать об опасности.
— Тебе придется с этим смириться, Ольгерд. Конс сильнее тебя. И он никому меня не уступит… — Зела вздохнула и встала, — вот видишь, я принесла за собой в ваш мир наши звериные законы. Но я не хочу твоей гибели. Это было бы ужасно. Ты так молод и прекрасен, ты должен жить долго и счастливо, и быть любимым. И для этого не обязательно нужна я. У вас много красивых женщин, которые и умней меня, и достойней, и за которыми не гоняются рассвирепевшие любовники.
Ольгерд поднялся. Взял ее за плечи и, не чувствуя сопротивления, поцеловал в губы. Если б она вырывалась, он бы все равно ее поцеловал. Но она ему ответила. Он просто растаял от нежности, которая была в ее губах и в ее руках, колечком замкнувшихся на его шее. Он не поверил, что так бывает.
И правильно сделал.
— Ты не так понял, — сказала она потом печально.
У него кружилась голова, перед глазами стали пробегать какие-то картины: этот самый берег, дождь, холодные капли по воспаленно горячей коже, сосновые иголки под коленями, ее лицо со следами слез, ее крепкие объятья, ее губы, ее горячая плоть…
— Я не люблю тебя, Ольгерд. Я умру за тебя, но я не могу тебя любить. Давай будем друзьями. Кажется, у людей это принято?
Виденье исчезло, как стертое тряпкой с пыльного зеркала.
— Я тебе не верю.
— Мне тут никто не верит, — вздохнула Зела, — знаешь, я лгала бы с блеском, так, как надо, чтобы всем было хорошо. Я понимаю, кто и что от меня хочет. И я бы притворилась… если б у меня было хоть немножко сил.
— Я подожду, — усмехнулся Ольгерд.
— Чего?
— Когда ты меня полюбишь. Или когда у тебя появятся силы мне солгать.
Они вернулись домой, на цыпочках поднялись по лестнице. Там, в темноте, в проеме между двумя дверьми, Ольгерд поцеловал ее еще раз. Зела ласково, но торопливо ответила ему и прошмыгнула к себе. В руках осталось тепло от нее.
Ольгерд повернулся, чтобы пойти в свою комнату, и неожиданно оказался в конусе света. В дверях своей спальни стоял отец.
— Что все это значит?
Голос был строгий. Капитану со стажем показалось, что он четырнадцатилетний мальчик, тайком возвращающийся со свидания с Алиной, нацеловавшись с ней до синяков. Словно двадцать лет назад, он замер перед отцом, подбирая оправдания, и вдруг сообразил, что это глупо.
— Зайди ко мне, — Ричард приоткрыл дверь пошире.
Ольгерд зашел, щурясь, хотя свет был неяркий. Чувство вины почему-то не испарялось. Отец прикрыл за собой дверь. Он был в джинсах и домашней рубашке в клетку и не спал, видимо, давно, постель, во всяком случае, была не разобрана. Рекс сидел под столом и обиженно поглядывал на Ольгерда желтым глазом.
