— Удивляетесь? — поймал он мой исследовательский взгляд. — До революции, при царе, интеллигенция не так работала…
Я затруднился ответить.
Выйдя и похлопав дверьми соседних комнат, Виталий сумел одолжить у кого-то пропуск, вернулся, выдал мне еще белый докторский халат и дал инструкцию:
— Будете выходить в этом халате, а я в этот момент отвлеку вахтера.
Все у нас получилось. Наружи, на темной улице, пройдя пару десятков шагов вдоль глухой каменной ограды, Виталий перебросил пропуск на территорию научного заведения. Хозяин пропуска откликнулся.
— Порядок, — радостно сказал мне аспирант Виталий Полубояр.
Это была не Москва. Город-нигде. Плоские, бледно фосфоресцировавшие параллелепипеды домов закрывали небо, мерцали легионы окон, и по всему сумрачному пространству беспрерывно тёк угрожающий и бесплодный гул… Меня даже повело и немного затошнило.
— Вам нехорошо? — встревожился Виталий.
— Непривычно, — признался я. — Чувствую себя потерянным.
— Здесь рядом, прямо за домами, Ходынское поле, — указал направление Виталий, догадавшись, что происходит со мной. — Совсем рядом… Хотите, проедем по центру… по старой Москве?
Я закрыл глаза и понял, что впервые за пятнадцать минувших веков мне стало по-настоящему страшно. Но отступать было некуда…
Я кивнул.
— Сегодня днем там беспорядки были, — как-то без особого чувства сообщил он. — У нас сейчас президент с Верховным советом воюет… вроде как «белые» с «красными»… но сейчас красные пошли громить…
Он произнес слово «телевидение», это физика передачи изображения на расстояние, о которой впервые говорили на Всемирной выставке в 1900-м году. Спустя век это станет главным источником новостей и агитации.
— Только у нас «белые» это бывшие самые «красные», — пояснил он.
— Так я и думал! — догадался я…
Вроде как римляне из бывших гуннов повернули против своих. «Меняется не сущность, только дата», — верно заметил когда-то лорд Байрон.
Виталий разыскал авто «такси» — и вскоре мы влились в мерцающий поток разноцветных, обтекающих капсул…
— Посмотрите, подъезжаем к Манежной… — сказал мой московский Вергилий. — Университет.
Знакомые стены быстро проплыли мимо сознания. И в мертвенных отсветах чужого будущего, увенчанный кровавыми пятнами, проплыл мимо и канул — Кремль.
— Дальше… — невольно пробормотал я.
— А вот выезжаем на Горького… Да! Теперь она снова Тверская! — пихнул меня локтем мой Вергилий… но Данте я в эти минуты завидовал.
— Что?! Пешкова?! — запоздало ужаснулся я.
— Его… — И Виталий глянул на меня с опаской. — Не волнуйтесь в прошлом году все кончилось… А вот Елисеевский…
Пятно промелькнуло.
— Может, остановимся ненадолго? — предложил Виталий.
— Не надо, — взмолился я.
— …А вот Страстная площадь. Пока что Пушкинская. Но «Пушкинская» все-таки лучше «Горького». Правда?
Этого места не надо было мне показывать совсем. Пушкин стоял не там!..
Как это не сентиментально, но первое свидание в своей жизни я назначил у ступеней его пьедестала. НЕ ТАМ! Памятник Пушкину вдруг оказался «земной осью» моей памяти… И со сдвигом оси вся моя Россия и весь мир сдвинулись и вывернулись куда-то в ирреальное, искаженное пространство дурных сновидений.
Пушкин стоял не там… И страшная темная глыба надвигалась на него сзади… И все светилось, светилось слепо, отпечатываясь в моем сознании какой-то геометрически плоской чернотой.
— Увозите, пожалуйста… — снова взмолился я.
— Издалека к нам? — вдруг подал голос шофер.
— Вы угадали, издалека, — не соврал я.
— Видать, вы — потомок еще тех. — Шофер удивил меня своим радушным тоном.
Я подумал и признал, что и теперь он не ошибся.
— Не здесь росли. Повезло.
Этой реплике я даже успел удивиться.
— Я слышу: акцент у вас особенный.
— У меня?! Акцент?! — обомлел я.
— Еще бы… Говорите с такими руладами…
Виталий сочувственно посмотрел на меня и, насколько позволяло пространство, развел руками.
— По проспекту Мира к вам не поеду. Там, уже, наверно, стреляют… — хладнокровно сказал шофер. — Гостя надо беречь. Поедем по Кольцевой. Подкинешь еще, командир? За безопасность, а?
Виталий вздохнул и согласился.
Через полчаса авто остановилось в приятно темном дворе…
— Ничего. «Белые» на этот раз победят… — подбодрил меня шофер, явно пролетарского происхождения..
…В гробовом, без окошек и зеркала, лифте будущего меня подняли на неизвестный этаж — и вот я очутился в прихожей маленькой пестрой квартирки.
С приветливой подозрительностью мне улыбнулась молодая, щуплая женщина, одетая в точно такие же, какие были на мне, линялые брючки. Мне стало неловко. Впереди, держась за мамины пальцы, встречал «посланца богов» годовалый малыш.
— Лена, ты ни за что не поверишь! — Виталий пылал щеками. — Пойдем, объясню на кухне. Не будем пока смущать гостя.
Меня же он, предваряя домашнюю сенсацию, завел в маленькую комнату, бережно усадил в кресло и произвел большое впечатление экзотическим хозяйским словом:
— Адаптируйтесь…
Я остался один, неподвижен, в скромном мягком кресле, в не слишком далеком будущем, думая при том: «Где-то крест на моей могиле давно стоит… наверно, уже покосился».
В ту минуту я вспомнил отчетливо-сумрачный эпизод моей ранней юности.
В полуверсте от нашего хиленького имения, на холме, чудесно запечатленный в окнах дома и особенно красиво в мезонинном окне, ясно-ясно светился тонкий березнячок.
И вот однажды, в начале апреля, сойдя с московского поезда в свежую пустоту серых полей, я пошел по подсохшей дороге к дому. Я не сразу заметил это, новое… Только странное напряжение в груди и скованность, необъяснимая шаткость в ногах подменили вдруг всю мою весеннюю радость. Что там такое? Я вытянул шею, заторопился и вдруг замер пораженный…
Сразу открылись дальние, такие же серые леса, с каймою хвойных крон, а березняка не стало, его срубили. «Срезали», — как спокойно сказал отец. Я побежал на холм, вспотел… но все никак не мог расстроиться. Наверху остались только низенькие, нестрашные культи, саднившие беловатой слизью. Я отупело осмотрелся, поглядел оттуда вниз, на недалекий свой, но какой-то в ту минуту совсем чужой и неуместный родовой дом. «Какая жалость!» — подумал я, все еще не горюя, не расстраиваясь, а как-то беспечно, оглушенно недоумевая и даже невольно, подспудно, в самой слабой своей глубине разыскивая как бы выгоды нового положения вещей: простор… открытое место… будет дальше видно из окна…
