интонациями. Кажется, это была истерика. Шлеп, шлеп… Что это? Кажется, пощечины. Меня бьют, на меня орут. Ах, как это надоело! Но придется уделить время и проснуться.
– Скотина! – рыдал на меня голос Марселино. – Тварь! Что ты сделал с моей жизнью, подонок?!
Лицо горело, голова трещала, неудержимо хотелось блевать, а звуков вокруг было слишком уж много. Помимо хныканья Марселино, слышался голос Вероники. Я разлепил глаза и увидел ее лицо, красное от гнева, рядом с зареванной рожей Марселино. Вероника трясла бутылкой:
– Ты когда успел столько выжрать? Я же вот только ее оставила! Что ты натворил, Николас?! Ты что, рехнулся?
Еще один звук я различил и, приподнявшись в постели, увидел его источник. Джеронимо, визжа от смеха, катался по полу. Так, теперь кое-что проясняется. Я в спальне Марселино. Лежу на его кровати без штанов. Что же было-то?!
В памяти мелькали разрозненные картинки. Ройал, пью. Ройал вытолкала меня наружу. Я иду к синтезатору. Пью. Потом – пью. Пью с Джеронимо. Пью просто… Комната Сексуального Уединения… Господи! Ну я и мудак! Неужели промахнулся мимо раструба? Или сломал что-то? Должно быть, сломал, иначе откуда столь бурная реакция?
– Я всё починю, – пробормотал я, и сам себя не понял. Получилось что-то вроде: «явс ёп очню».
Марселино схватил меня за отвороты куртки, поднял над головой, легко, как котенка. У меня закружилась голова, и я многократно усугубил ситуацию, позволив содержимому желудка вылиться на голову Марселино.
Тот взвыл, швырнул меня к двери. Удар и боль, как ни странно, меня взбодрили. Да и рвотоизвержение пошло на пользу.
– Да что случилось? – спросил я, хлопая глазами.
Марселино, матерясь, вытирался простыней, Джеронимо уже просто пищал от смеха, и ответила мне Вероника:
– Ты испортил генофонд Рамирезов, Николас. Из каких-то невменяемых соображений ты зашел в Комнату Сексуального Уединения и… и… В общем, теперь клонировать нового Рамиреза невозможно! Твое дебильное ДНК сломало мозг системе, и она скрестила тебя с Марселино.
Джеронимо, стремительно взяв себя в руки (а ради возможности подколоть сестру он мог взять себя в руки в абсолютно любой ситуации) и, встав, откашлялся:
– Получается, Вероника, ты теперь не можешь встречаться с Марселино.
Он выдержал паузу, в течение которой должен был прозвучать чей-нибудь вопрос: «Это почему?» Но вопрос не прозвучал, все были слишком заняты мной: я ненавидел себя, пытаясь представить масштаб залёта; Вероника переводила недоумевающий взгляд с полупустой бутылки на меня и обратно; Марселино отирался от моей блевотины. Джеронимо пришлось отвечать самому себе:
– Потому что Марселино забеременел от твоего бывшего!
Джеронимо вновь покатился со смеху. Покатился в буквальном смысле – мне пришлось отползти от двери, чтобы позволить ему выкатиться наружу – видимо, там его ждали еще важные дела в Центре Управления.
Следом вышел Марселино. Рядом со мной он остановился, и наши взгляды встретились. Я содрогнулся от алкогольного тремора, но тут же понял, что мне так и так надо было содрогнуться. Выглядел Марселино по-настоящему плохо. Он смотрел на меня без желания убить. В его взгляде читалось отчетливое: «Почему?» и чуть менее отчетливое: «За что?»
– Я могу оплатить аборт, – ляпнул мой язык, прежде чем мозг успел вмешаться.
Должно быть, раскопки пошли на пользу. Я вновь становился Троллем, монстром из Пророчества. Я чувствовал, как отчаяние внутри Марселино скрылось под паровым катком гнева. Сверкнули его глаза. Я вдохнул полной грудью и почувствовал прилив сил, в голове прояснилось. А Марселино опять словно бы сдулся. Поникли плечи, взгляд потух. В молчании он вышел из собственной спальни, оставив меня наедине с Вероникой.
Было тихо. Пахло рвотой. Я сидел, она стояла. Смотрела на меня сверху вниз, и я боялся даже пытаться читать ее чувства.
– Может, у тебя есть хорошее объяснение? – спросила она. – Я бы поняла, будь на твоем месте кто-нибудь другой. Да любой другой человек! Но ты? Да, конечно, Марселино тебе не нравится, это сразу видно. Но в твоем стиле – измазать ему стул клеем, натянуть веревку под ногами. Зачем ты надругался над тем, что было для этого человека святыней?
Всё имеет предел. Всё рано или поздно кончается. Закончились и те астроментальные днища, которые я вышибал одно за другим. Что есть стыд и чувство вины, как не закамуфлированное желание соответствовать ожиданиям? В этот миг я понял, что никогда не смогу соответствовать ничему. И я… разозлился.
– Б… дь, – сказал я, с удовольствием созерцая широко раскрывшиеся глаза Вероники. – Мне что, кто-то объяснил всю эту тряхомудию? Если у тебя есть святыня – напиши на двери: «Святыня» – и вопрос будет снят. Но если ты называешь ее «Комната Сексуального Уединения»?!..
Я встал, цепляясь за косяк. Голова кружилась, но голос был тверд, и ноги держали крепко.
– Да, признаю, я был пьян и перепутал дверь в туалет. Но даже и в туалете я совершил бы то же самое! В моих действиях не было вандалистского подтекста, если я кого и наказывал своими действиями, так…
«Самого себя» – эти слова я проглотил, вовремя спохватившись. Нет, хватит. Уж когда-когда, а сейчас, после всего, что я натворил, надеяться на какую-то эмпатию и встречное чувство со стороны Вероники попросту глупо.
Я потянулся за бутылкой. Вероника спрятала её за спину.
– Что? – усмехнулся я. – Опасаешься, как бы я не умер в состоянии алкогольного опьянения?
– Мы – команда, Николас. Как бы то ни было. И я хочу, чтобы мы встретили судьбу достойно. Так что надень, пожалуйста, штаны, умойся, выпей кофе и постарайся протрезветь. Полсуток осталось. Ты справишься. Но я на всякий случай попрошу Джеронимо заблокировать алкогольный процессор в синтезаторе.
С этими словами она вышла, оставив меня одного, без штанов и бутылки. Впрочем, обе проблемы решились почти одновременно. Как только я нагнулся за штанами, почувствовал, как во внутреннем кармане что-то скользит. Рефлекторно прижал руку к груди и почувствовал приятную стеклянную булькающую тяжесть. Губы сами собой растянулись в улыбку.
***
В туалете было шумно – Марселино принимал душ в закрытой кабинке. Стенки ее были излишне прозрачными, и он увидел меня, когда я крался к унитазу.
– Какого хрена?! – заорал Хранитель базы. – Что еще ты хочешь у меня забрать?
– Туалетную бумагу, – признался я.
С ответом Марселино не нашелся. Я взял рулон серой бумаги, попил воды из-под крана и вышел, оставив несчастного смывать мою ДНК, от которой всем вокруг становится лишь хуже.
Я зашел в кухню, заказал крабовый салат и пяток бутербродов с индейкой. Хотел взять еще пива, но Вероника, как оказалось, привела угрозу в исполнение – синтезатор лишь коварно замигал на меня красной лампочкой.
С подносом я прошел к Центру Управления, где Джеронимо сидел, храня непривычно каменное выражение лица.
– Мне кажется, я больше никогда не смогу смеяться, – сказал он.
– Рад, что повеселил тебя. Бутерброд хочешь?
– Аппетита нет, – буркнул Джеронимо и показал мне экран смартфона.
Я узнал интерфейс «Telegram», который действительно каким-то чудом продолжал работать в постапокалиптическом мире. В качестве собеседника в чате значился Рикардо. Лишь одно сообщение я увидел. Фотография плохонького качества, на которой солдаты сгружали ящики с грузовых вездеходов на «ворота» базы.
«Ку-ку! – гласила подпись. – Ждите в гости, часа через три будем. Обнимашки!»
– Веронике пока не говорил, – мрачно сказал Джеронимо. – Думаешь, сто́ит?
– А как там твой макрос?
– Дает задержку в три четверти секунды, – поморщился Джеронимо. – Ну, через два часа, допустим, добьет до секунды. Но за секунду нам двадцать километров не пробежать.
– Даже если я буду петь?
– В особенности если ты будешь петь. Конечно, ещё будет зазор срабатывания в эту самую секунду, но он, думается, сократится очень быстро, система разумная, хоть и выжила из ума. А огнемет или граната обладают широким радиусом поражения, так что секунда там роли не сыграет.
