Парни недоверчиво крутили головами, ожидая какого-то подвоха. Даже дежурного на КПП не было, мне пришлось самому вычеркнуть соискателей из регистрационной книги.
Первый предложил меня подвезти, я отказался. Что я, машин не видел?
Они уехали, не прощаясь. Уж не знаю, смогут они объяснить остальным, что произошло и зачем, не будет ли следующей попытки. Во всяком случае – Она спокойна. Она нас выпустила, значит – все в порядке. Все правильно. В следующий раз кто-то другой окажется в нужном месте и в нужное время.
В центре города возле ратуши оглушительно щелкнуло, раздался свист, потом с громоподобным хрустом в небе развернулся огненный пузырь, завис и медленно растаял в воздухе. И грянула канонада. Каждый порядочный житель Хармонта, а у нас в городе живут только порядочные люди, целый год копит всякие ракеты и петарды, чтобы на день города, в годовщину начала новой эры человечества, все это взорвать и запустить.
Люди повалили из домов на улицы, крича, размахивая флагами, размахивая бенгальскими огнями и всячески валяя дурака.
У нас есть две особенности характера. У каждого жителя Хармонта. И обе эти особенности происходят от одного и того же странного явления. Очень странного и необъяснимого.
Мы ненавидим соискателей. Мы их жалеем и ненавидим. И мы умеем быть счастливыми. Наверное, это потому, что Зона на нас не действует.
Брезгует. Или щадит. Или кто-то за нас уже расплатился.
Поток людей вынес меня на центральную площадь. Окна ратуши открылись, из них вылетали разноцветные шарики – потоки разноцветных шаров. Миллионы разноцветных шаров. С крыш окрестных домов на головы людей хлынуло конфетти и серпантин. Крик, шум, гам…
Перекрывая гомон, мэр сообщил в микрофон, что предоставляет слово бессменной руководительнице оргкомитета праздника, и все заорали и засвистели.
На постамент памятника отцу-основателю влез Симпатяга Барбридж и принялся что-то орать в мегафон, его дети, Артур и Диана, попытались стащить старика вниз, потом махнули рукой на это дело и, кликнув своих детей, присоединились к главе славного клана Барбриджей.
Гута вышла на балкон, помахала рукой, и толпа взревела еще громче, хотя, казалось, куда же громче?
– Привет, – сказала Мария, обняв меня сзади за плечи и прижавшись щекой к моей щеке. – Правда, моя мама – красавица?
– Вся в тебя, – подтвердил я.
– Там ребята поставили столики на крыше «Тошниловки». Для нас держат два места. Побежали?
– Сейчас, я только…
– Он на той стороне, – сказала Мария. – Раздает…
– Ты иди, – говорю я, целую ее в щеку и иду сквозь толпу, не оглядываясь.
Я знаю, что она сейчас смотрит мне вслед, обняв себя за плечи, будто ей холодно. Она не ходит к своему отцу. Она любит его, но не ходит. Потому что он ее не узнает. И Гута, ее мать, я знаю, много лет пыталась достучаться до отца, но тот не узнает и ее. Он вообще их не замечает.
Целый год он слоняется по городу, целый день просит у людей писчую бумагу, по одному листику, ему больше не надо. Мы пытались ему купить пачку бумаги. Десять пачек, но он не использовал ни одного листочка. Все равно ходил и собирал по клочку. Просил и благодарил, когда ему давали.
Еще он собирал карандаши – огрызки, источенные до половины или даже больше. Вечерами он сидел в своей каморке, которую мы с ребятами оплачиваем вскладчину. Мы хотели снять ему дом или даже построить, но он согласился считать своим домом только ту каморку.
Так вот вечерами он сидел в своей каморке и сосредоточенно писал на листках огрызками. Листок за листком, листок за листком.
И мы, сталкеры, в тайне друг от друга, тоже садились рядом с ним и помогали писать. Листок за листком, листок за листком.
Это все, что мы можем сделать для бывшего сталкера, который, по легенде, однажды нашел в Зоне Золотой Шар. Потому что только от нас он принимает хоть какую-то помощь, не от жены и дочери, только от нас.
У него необыкновенно красивая жена. И потрясающе красивая дочь. Лучшая в мире. От сталкеров вообще рождаются необыкновенно красивые дети, но Мария – самая лучшая. Наверное, потому что – моя.
И да, он нашел Шар. И да, это он рассказал мне о том карьере. И каждый год он дожидается этого дня. Мы спросили, почему именно в этот день, и получили простой ответ. Потому что больше всего людей. Наши и приезжие. Много.
Я заметил его издалека, он шел сквозь толпу, и она раздвигалась словно по мановению волшебной палочки. Наши ребята помнят, как несколько лет назад какой-то урод решил, что городской сумасшедший ведет себя неправильно, и попытался прямо на месте его наказать. Урода гнали пинками до самого полицейского участка, а там полицейские, узнав, в чем дело, приняли эстафету в свои умелые руки.
Сейчас толпу раздвигали Гуталин, Мальтиец, Чупа… Еще кто-то шел неподалеку, я не разобрал, кто именно, но знал, что сталкеры где-то рядом. Потому что наши своих не бросают. Никогда.
А он… Он шел сквозь толпу и раздавал людям свои листки. Листок за листком, листок за листком, листок за листком…
Горожане благодарили и прятали листочки в карманы, осторожно, чтобы не потерять. Туристы недоуменно пожимали плечами, некоторые рассеянно роняли листки, другие, идиоты, выбрасывали небрежно.
Они не понимали, что протягивает им бывший сталкер, даже те, кто читал то, что было написано на листочках, вырванных из сотен тетрадок и блокнотов, не понимали, что именно им предлагают. Там было всего одно слово. Счастье.
Я продираюсь сквозь толпу, протягиваю руку, и он кладет мне на ладонь листок. Мне нужно три, говорю я, и он, улыбнувшись, дает еще два. Их я отдам Гуте и Марии, потому что сами они подойти не решатся.
А без этих листочков им будет трудно прожить год. Ведь это так важно – счастье, из рук самого счастливого человека нашего города, Рэдрика Шухарта.
– Знаешь, Хиль, у русских есть такой хороший анекдот.
Хиллер поморщился. Конрад был опытным техником, и им нужен был техник, никак при «треножнике» без техника, но слушать рассуждения Конрада было все равно что пережевывать по десятому разу одну и ту же табачную жвачку. Не то чтобы Хиллер пробовал жевать табак. Но ему казалось, что ощущения должны быть именно такие.
Конрад, ничуть не смущенный молчанием собеседника, продолжил:
– Так вот, заходит генерал в казарму и говорит солдатам: «У меня для вас две новости, хорошая и плохая. Плохая – из жратвы осталось только дерьмо. А хорошая – зато у нас его хоть жопой ешь». Так вот, у нас тут то же самое. Все, что мы тащим из зоны, – дерьмо. Зато его у нас хоть завались.
