Турбины засвистели.
'Да что же это?'
– Помогай.
Пилоты вдвоём подняли тягу на максимум, но толку от этого было мало – скорость лайнера таяла на глазах. Гёкхан посмотрел на бледного второго пилота и коротко бросил в микрофон.
– Держитесь.
Тяги воющих двигателей не хватило, и самолёт рухнул в пропасть.
Как он смог удержать самолёт Гёкхан так и не понял. Штурвал рвался из рук, как бешеный бык, которого он случайно схватил за рога. Если бы пилот мог, он бы кричал во всё горло, так же как орали в салоне его пассажиры. Но Гёкхан Орхан был занят. Он молча и яростно боролся за жизнь, укрощая свой самолёт. Семьсот тридцать седьмой скрипел, стонал, жутко щёлкал металлом и трещал пластиком, но каким-то чудом ещё держался в воздухе.
– Йиллм… помогайййй…
Дисплей приборной панели прыгал перед глазами так сильно, что рассмотреть показания не было ни малейшей возможности. Только было видно, как с немыслимой скоростью крутится назад стрелка альтиметра.
'Падаем. Как камень падаем…'
Йилмаза вытошнило, но штурвал второй пилот не бросил.
– Давай, давай, давай, давай!
И вдруг всё закончилось. Перегрузка вдавила тело назад, в кресло, снова басовито запели двигатели, а тряска полностью прекратилась. Гёкхан посмотрел на свои побелевшие от напряжения пальцы и немного ослабил хватку.
– Приведи себя в порядок и продолжай вызывать контроль.
Лётчик осторожно повернул штурвал, и самолёт послушно качнул крылом. От сердца отлегло. Гигантская воздушная яма, в которую они угодили, не повредила самолёт.
'А пассажиры?'
Из салона до сих пор нёсся многоголосый крик.
– Йилмаз. Сможешь взять управление?
Дождавшись утвердительного кивка бледно-зелёного второго пилота, командир Орхан снял с головы наушники, надел чёрно-белую фуражку с золотым околышем и вышел к своим пассажирам.
Разбитый нос – это было плохо. Витя попытался представить себя на переговорах с повязкой на лице и не смог. Чушь какая-то. Английский лорд с расквашенным носом.
'Я не могу работать в таких условиях!'
Турецкий экипаж сработал выше всяких похвал. Взъерошенные стюарды быстро навели порядок, собрали вещи и оказали, кому нужно, помощь. Потом в салон вышел представительный дядечка с немыслимым количеством золотых галунов, которые так любят нашивать на форму в маленьких авиакомпаниях. Дядя оказался командиром корабля. Он обошёл всех пассажиров и толкнул на сносном английском три одинаковые речи, что, мол, была страшная турбулентность, но самолёт в полном порядке и они идут точно по расписанию. Всякий раз после короткого спича пилот срывал порцию жидких аплодисментов. Сначала в начале, потом в середине, а затем и в конце салона. Увидев, что возле туалета сидит пассажир с разбитым носом, командир лично подошёл к пострадавшему.
Дядька Вите понравился. Вот такому солидному мужчине с лохматыми бровями и благородной сединой на висках и можно было доверить свою жизнь в воздухе. Егоров слабо улыбнулся и показал 'окей'. Командир заботливо придержал его за плечо и что-то коротко бросил стюардессе.
– Come! Come!
Вот это было совсем другое дело! Виктора проводили, нежно придерживая за локоток, к кабине пилотов и усадили на широкое и мягкое кресло старшего стюарда, впритык к двери, ведущей в кабину экипажа. Перекошенная после тряски дверца до конца не закрывалась, и в щель Витя отлично видел, как работают пилоты. Та самая миловидная стюардесса принесла маленькую бутылочку красного вина и все мысли о том, чтобы подать в суд на эту авиакомпанию, у Вити исчезли сами собой.
'В конце концов – я же сам напросился на это место!'
Конфликтовать Витя не любил.
Что хорошо в современной авиации – всё унифицировано. В том смысле, что все международные рейсы общаются с диспетчерами на английском языке. И даже находясь над собственной территорией, экипаж продолжает говорить на английском. Второй пилот, которого Витька видел плохо, видимо просто решил не упускать возможность попрактиковаться и даже со своим командиром говорил по-английски.
Егоров отставил бутылку в сторону и навострил уши.
– Связи нет, командир.
'Дядька' ответил по-турецки.
– Быр-быр-быр.
– Радар, по-моему, не совсем в порядке. На экране пусто. Мы уже точно должны быть над Трабзоном. Где земля, командир?
– Быр-мыр-пыр!
'Угу, а он ему – сам пошёл! А всё-таки, где земля?'
Витька встревожился и затаил дыхание, ловя каждое слово второго пилота.
– Быр-быр мей дей пыр-быр!
'Япона мать!'
Второй пилот послушно выполнил приказ командира.
– Мейдей, мейдей, это рейс 'Пегасус', кто-нибудь меня слышит? Кто-нибудь. Ответьте. Это рейс 'Пегасус'…
Командир корабля потянул ручку и двигатели загудели заметно тише.
'Топливо экономят'
В горле у Витьки разом пересохло, а волосы на голове стали дыбом.
'Во попал!'
Егоров посмотрел на свои часы. Настоящий Zenith, которым он очень гордился, показал, что в воздухе они болтаются уже пятый час, а проводница перед взлётом сообщила, что всего они будут лететь пять с половиной часов. Несложный подсчёт, который Витя произвёл в уме, показал, что топлива у них на два часа максимум.
Витька привстал с места и заглянул в окно из-за плеча лётчиков. Впереди, до самого горизонта, было безбрежное синее море.
Егоров сидел, привалившись больной головой к холодному пластику внутренней обшивки салона и тупо слушал как ровно гудят двигатели.
Жжжуу-жжжуу.
Ещё он изучал перфорированный пластик перегородки и причудливый геометрический рисунок на ковре. Больше делать было нечего. В голове, почему то не было ни одной мысли. Вернее, одна мысль была.
'Надо посидеть, жизнь свою повспоминать!'
Но напрягаться с воспоминаниями тоже было лень. За задёрнутой шторкой снова ожили и потихоньку продолжили отмечать день рождения некоей Нади, а из кабины экипажа всё также безнадёжно неслось.
– Это 'Пегасус', кто-нибудь меня слышит?
Жжжуу-жжжуу…
Невысокий (они все тут были невысокими) плотный стюард заглянул за штору, убедился, что пассажир ведёт себя тихо и не лезет в открытую кабину к экипажу, подмигнул и достал из шкафа ещё одну бутылочку винца.
– Презент. Комплимент!
– Тешеккюр идирим.
Турок расцвел и достал из шкафчика настоящий стеклянный фужер и тарелочку со сладостями.
'Ну а чего? Один раз живём'
Витька налил себе вина и отсалютовал стюарду фужером.
– Бля! Вашу мать! Вы там шо? Все померли шо ли? Херсон, Херсон, твою мать, ты меня слышишь?!
Голос, пробившийся сквозь помехи эфира, был зол, громок и имел ярко выраженный украинский акцент. Витька от неожиданности оросил непроглоченным вином дверцу кабины экипажа, а турецкие лётчики в два голоса заорали на английском.
