Похоже, та самая заброшенная деревня, о которой слышал от соседей по даче.
– Вот это номер, – пробормотал Семен, останавливая машину.
За домом виднелся покосившийся забор, заросли черной, увядшей крапивы. Посреди того, что некогда исполняло роль центральной улицы, торчал сруб настоящего деревенского колодца.
Ехать дальше смысла не было, вылезать из машины, в грязь и под дождь стал бы только идиот.
Но Семен ощутил укол любопытства и сунулся в бардачок за фонариком.
Слякоть под ногами оказалась не такой глубокой, хотя ботинки промочил сразу. Добравшись до колодца, посветил вниз и обнаружил, что там, на глубине метров в пять, плещется вода.
Интересно, кто заглядывал сюда до Семена и когда?
Год, два назад? Больше?
Развернувшись, он зашагал туда, где сквозь дождь светили фары автомобиля: хватит на сегодня приключений, самое время доехать до дома, туда, где тепло и сухо и в баре стоит французский коньяк.
Как раз под сегодняшние приятные новости.
– Но ведь есть люди, что пишут, но читать свои тексты не могут? Из-за робости… голос плохой если или немые вообще. Как быть с ними? Писатели они или нет?
Задававшая вопрос девушка была очень красива, и Семен невольно залюбовался.
– Ну да, такие люди есть, – сказал он после небольшой паузы. – Хотя их немного. Вы лучше меня знаете, какой жесткий отсев в тех же школах художественного слова, ну и здесь тоже…
Большой зал с сиденьями амфитеатром и старинной кафедрой из мореного дуба принадлежал литуниверситету, и выступать здесь перед студентами приглашали только признанных мастеров.
Когда Семену три дня назад позвонили и предложили встречу с первокурсниками, он немедленно согласился.
– Если автор не в состоянии читать, то его может спасти лишь исключительный талант, – продолжил Корнейчук. – И… профессионалы иного рода, живые магнитофоны.
Тут он подпустил в голос немного презрения.
В литературном мире к чтецам, что выступали с чужими текстами, относились пренебрежительно – писателями, настоящими творцами их назвать нельзя, но и обойтись без них порой нельзя. Коллег же, лишенных возможности озвучивать свое, жалели, относились как к инвалидам.
– Напомню вам, например, о великом немом, Михаиле Геллере, – сказал Семен. – Все же читали его произведения? И все слышали – но в чужом исполнении.
С короткой лекцией на тему «Литература в современном мире» он покончил минут пятнадцать назад и принялся отвечать на вопросы, которых у молодых и пылких, как всегда, много.
– Но как так повелось, с чего, что автор должен читать сам? Ведь его дело – писать! – требовательно поинтересовался лохматый мальчишка с верхнего ряда.
Семен не без сожаления отвел взгляд от лица девушки, что разрумянилась и стала еще красивее.
– Началось это с самых первых наших коллег, с рапсодов Древней Греции, сказителей Междуречья, Китая и Индии, что выступали перед сильными мира сего, читая эпические поэмы… Если помните, то «Законы Хаммурапи» смертную казнь обещают тому, кто присвоит чужое слово, а во времена египетских Птолемеев…
Слова лились легко, Семен ощущал направленные на него взгляды, одобряющие и восхищенные, чувствовал контакт с аудиторией и понимал, что выступление удается, а это значит, что его наверняка позовут еще.
Может быть через год, в канун очередного Дня Освобождения, или уже весной.
– …отсюда мы видим, как… – он споткнулся, обнаружив, что в задних рядах меж юных лиц маячит одно совсем немолодое.
И хорошо знакомое.
Игнат Черниковский сидел небрежно, развалившись и склонив голову набок.
«Что он тут делает? – подумал Семен, ощущая, что на него словно вылили ведро холодной воды. – Хотя да, он же у них внештатный профессор или что-то в этом роде…»
Мысль, которую начал развивать, скомкал и довел до конца с трудом.
И тут вмешался вполне себе штатный профессор литуниверситета, отвечавший за проведение встречи.
– Так, вопросов на сегодня достаточно, – сказал он противным дискантом. – Попросим теперь нашего гостя выступить перед нами. Ведь попросим, так?
Несколько студентов захлопали, лохматый юноша воскликнул «Конечно!», а зарумянившаяся девушка заулыбалась.
– Конечно, я почитаю вам – Семен вскинул подбородок и с вызовом глянул в сторону Черниковского: посмотришь, старый хрен, на что я способен, и может быть, сам тогда в отставку уйдешь. – Ту вещь, что звучала на телевидении, но другой отрывок… «Тени бога»!
Последнюю неделю он истово правил текст и помнил его наизусть.
Вот только какое место выбрать?
– Пожалуй, вот это… – Семен понимал, что его выбор определен ненавистью к Чениковскому, к высокомерному мэтру, наслаждающемуся собственной славой, но признаться себе в этом не боялся. – Тени вставали там, где, как он верил, тьма побеждена, не те тени, что царили тут ранее, а иные, живые, подвижные, уродливые…
Корнейчук читал, глядя вверх, в потолок аудитории, и сначала фразы выходили тяжело, их приходилось чуть ли не выталкивать, но потом забыл о Черниковском, о том, что выступает в том числе и персонально для него, и текст полился легко и свободно.
– Вик не мог понять, почему его инструменты, такие надежные и верные, не служат ему как ранее и отчего мутится кристально чистый до сего момента рассудок.
В этот момент Семен на самом деле ощущал себя творцом, создающим реальность с помощью слов, древним скальдом или ирландским бардом, что верит в силу озвученных заклинаний.
– «Но я же не оставил вам места? Откуда вы взялись?» – подумал он в отчаянии.
Семен замолчал и склонил голову, вовсе не в знак благодарности аудитории, а лишь потому, что исчерпал себя до дна, вместил в этот краткий отрывок чуть ли не всю энергию текста размером в два авторских листа!
– Браво! – крикнул кто-то из студентов, и его тут же поддержали однокашники.
– Так, огромное спасибо нашему гостю, – сказал профессор, когда овация стихла. – Надеемся увидеть вас еще не раз.
– И вам спасибо, – отозвался Семен, вымученно улыбаясь.
За дверями аудитории прогремел звонок, студенты начали подниматься, заспешили к выходу. Профессор оказался рядом с кафедрой, принялся жать Корнейчуку руку и многословно благодарить.
Но тот смотрел в ту сторону, где вальяжно спускался по ступеням Черниковский.
Остановился рядом с той красивой студенткой, что задала вопрос, сказал ей что-то. Девушка кивнула, вновь порозовела, и глаза ее, большие и синие, просияли искренней радостью.
Сердце Семена будто обожгло – и тут Игнат первый!
Во всем он хорош, разве что машину не водит, и то лишь потому, что дальтоник, и гордится своим дальтонизмом…
