class="subtitle">Машина времени
Как быстро крутится машина времени, совсем как стиральная центрифуга: стирает и возвращает, стирает и возвращает воспоминания… Чистые, чистые. Чисто на душе утром.
— Просыпайся, мой Индюшонок… — говорит ему мама и целует в щёчку…
— Команда, подъём! — кричит старшина диким голосом, содрогая казарму и двухъярусные койки, так что новобранцы и Дюша сыплются с верхних матрацев, как зелёные яблоки с дерева…
«Вставайте, граф, рассвет уже полощется, из-за озерной выглянув воды! И, кстати, граф, вчерашняя молочница уже поднялась — полная беды, полная беды…» — поёт голос из магнитофона…
— Дулька! Дулька, вставай! Быстрее — на работу опоздаешь… — говорит жена и Индустрий Львович, ещё весь в лепестках детских снов, идёт в туалет и ванну… Голос старшины преследует и не отпускает: «Ррррота-а! В туалет на опушке… строем и с песней… шагоооом… ммм-арш! Зззапева-ай!.. Заа-прягайте хлопци конив, а я выйду… Кто побежал? Рррота бего-ооом! Стой! Вольно! Рразойдись… Рассупонь… Доставай свои пушки…» Индустрий в комнатных тапочках и трусах еле успевал за командами старшины: «Умывайсь!» — и тронул холодную струю из крана, разбрызгивая. Напрягся от судорог, пробежав мокрыми пальцами по груди и животу. Умыл веки и глаза, улыбнулся сознанием полной свободы — старшина остался позади, на много лет отстав от сегодняшнего дня.
— Мусенька, — крикнул жене, — эти утренние воспоминания у меня — настоящая машина времени! Ты помнишь, я тебе рассказывал… Я сам придумал, что солнце живое и сидит на высоком-высоком дереве. По стволу дерева ползут к солнцу муравьи и букашки солнышка попить, как абрикосового варенья… Я придумал одного муравья — его звали Финк…
— Почему Финк?
— Так я придумал! И он полетел к звёздам…
— Почему к звёздам?
— А я его посадил на ладошку и сказал: лети к звёздам!
— Это божью коровку, красненькую, подкидывали на ладошке и кричали: божья коровка, полети на небко, там твои детки…
— Кушают котлетки, — продолжил взрослый Индустрий, совсем как в детстве. — А я, Мусик, был такой фантазёр, и так мне это нравилось, что долго ещё верил своим возможностям.
— Каким возможностям?
— Я могу придумать мир, и он станет настоящим, как Космос и звёзды. Хлопну в ладони, и звёзды разлетятся, как лепестки…
— А муравей к тебе должен вернуться, да? Ты мне уже об этом рассказывал. Оставь свои фантазии и думай о семье!
— А что — семья?
— Мне нужна белая юбка, как у нашей соседки с третьего этажа?
— Зачем?
— Мне совершенно не в чем идти в театр.
— А белое платье?
— В платье я уже ходила…
— А костюм с цветами?
— Издеваешься? Я надевала его раза три уже, стыдно не помнить!
— Ой! — вскрикнул хозяин семьи.
— Что случилось, Дуся?
Дуся вышел из ванны, половина лица была выбрита, а другая в пене:
— Какая сегодня погода, Мусик? — он подошёл к окну и отдёрнул штору. — Солнышко! — улыбнулся какому-то радостному ожиданию. — Слова его стали звучать как стих: «Что должно быть, то случится, солнцу — греться и лучиться, тучкам — за море умчаться, людям — с радостью встре-ча-а-ться…», — пропел он, совершенно произвольно подставляя слова. — Мусик! Я песню сочинил, прямо с утра — это хорошая примета…
— Завтрак согрет и стоит на столе…
— У меня такое чувство…
— У меня нет времени, бегу в фитнес-клуб. Вчера ты небрежно вытер Гуливерчику лапки, когда вы вернулись с прогулки…
— Он пожаловался тебе? — попробовал пошутить муж…
— Да! Пожаловался. Тебе не стыдно?
— Ты о мопсике говоришь больше, чем о нашем Вовке…
— Вовка сыт любовью моей мамы. А держать в доме собаку и демонстрировать любовь к ней — это показатель социального комфорта и соответствия.
— Соответствовать мопсу и юбке!
— Бесчувственный! Ты животных не любишь…
— Раньше ходили с барабанами — кто кого перебараба-нит, теперь — с собачками, кто выше ножку поднимет, — смеётся муж. Пи-пи на цветочки?
— Бессовестный! Придумал бы лучше писсуары для собачек.
— Может, я этим собачкам и место в транспорте уступать должен? Дядя, уступите мопсику!
— Мопсика я возьму на колени!
— А белая юбка?
— Издеваешься? Направь свои фантазии на семью — ты мне должен теперь!
— Вот как?
— Вот так! — Поворачивается к тупой морде мопса: Гуливерчик, лапонька, иди ко мне… Кстати, не кусай его колбасу, сколько раз тебе говорила… Фу! Гуль! Иди к папе! — сбрасывает с колен. — Из тебя шерсть лезет! Я ухожу!
— Насовсем?
— Размечтался! Ты мне столько должен теперь, что мне выгоднее потерпеть ещё годик…
— Годик чего?
— Твоей зарплаты!
— Так муж, как и собака, — соответствие уровню и комфорту?
— Это, если он умный. Чао, болтун!
Жена щёлкнула наружной дверью, потом дверью лифта, наконец, все стихло.
Индустрий вернулся в санузел и присел на унитаз, без надобности, просто задумался. Мохнатый карликовый Гуливер вошёл из коридора и посмотрел виновато — он сожалел. Оба — задумались.
— Так и наступят времена, когда мужей заменят собачки, собачек — электронные мини-роботы, которых не надо кормить и выгуливать два раза в сутки. Дети куда-то уедут, как Вовка к бабушке… Кому ты будешь нужен, мопс? А кому буду нужен я? Тебя — на консервы, меня — копать всемирную канализацию или лететь на Луну за юбкой для жены! Веер летающий ей между но… Гг-ыы… Пусть летит наша Мусенька! Кстати, а чем мы её заменим, Гуль? Тише-тише, мохнатый, не радуйся, она может услышать и вернётся! А ты так обрадовался, сссоба-ка. Хе-хе-хе!
В этот момент он услышал совершенно отчетливо, как из трубы водопровода:
— Индустрий! Ты меня не забыл? Ты помнишь, когда мы встретились? Это я — твой Финк. Ты помнишь, как ты разглядел меня на ветке тёплого дереве и посадил к себе на ладонь? Нам было хорошо тогда, помнишь? Я лечу к тебе…
Гуль и работа
Индустрий представил летящего в небе Финка. Робот был одинокий и маленький. Индустрию Львовичу хотелось ему помочь, но надо было вставать и идти на работу. Он жестикулировал и объяснял мопсу:
— Работу, Гуль, придумали «демократы» из Древней Греции. Они придумали «власть слов». Слова стали выгодными, как хлеб. Не имеющих права говорить называли «рабами», рабов кормили хозяева. Я твой хозяин, я кормлю тебя, верный пёс! Потом демократы придумали слово «свобода». Свобода отменила обязанность кормить рабов, свобода заменила рабам хлеб. Не верь демократам и их словам, Гуль. Пока ты мой раб, ты ешь рядом со мной и можешь отказаться от вчерашней колбасы — я сам принесу тебе свеженькой. Потому что я люблю тебя, собака ты сладкая. Что смотришь? Не веришь? Тебя греет шерсть? Тебе нравятся мои пальцы, когда они гладят твои шею и уши? Товарищ и раб мой! Ты ловишь ладонь
