class="p1">— Один глоток счастья попробуешь — всю жизнь к нему тянешься, умирать не хочется.
— Ты о женщине, что ли? — засмеялся молодой.
— Счастье — это как море… С чего начинается? Чем закончится? Сколько длится? Всегда!
— Ха! Деньги кончатся — Катюха сразу улыбку, как колечко под стол, прячет.
— Думаешь о ней? Вот и счастье. Так и я в море. Чему радуюсь? Ожиданию.
— Ожидай не ожидай, а состаришься. И чего ты к нему так приклеился? Потому что работа твоя была, что ли? Так ведь кончилась вся. Удивляюсь тебе: вроде умный, а денег себе не скопил. Работы лишили тебя — и ты сразу нищий. А в море — в нём денег нет, только рыба да мусор плавают. От него — холод бывает. Ты знаешь, какое оно зимой? Ледяное и серо-зелёное. Как глаза у Катюхи, когда она злится. Как с таким морем до старости? Спина сгорбится, ноги скрутятся, зубы в прошлом останутся. Ты чему улыбаешься? Беззубому и одинокому? До каких лет зубы терять будешь, капитан-профессор?
— Глупый. Когда улыбаешься, о зубах не думаешь. Зубы — не главное, если смеяться хочется. А что про работу и море? Работу ведь тоже любить можно.
— Работу? Любить? Не лепи макароны на уши!
— Поймешь ещё, может быть. Жизнь — это такое счастье, которое пьёшь, как воздух, не замечая. Ты что хочешь пить, Петя, когда жажда замучит? Вино? Виски? И даже не пиво… Нет.
— А что, кэп?
— Воду, Петенька. Воду. Так и счастье — оно в самом простом. — Показал рукой над волнами. Там стремительно приближалась стена дождя, сверкая серебром бьющихся в воду капель. Больно и яростно. — Ух, ударит сейчас! Бегом в рубку! — Они ворвались в неё, едва успев задраить обе двери, и все зашумело вокруг, забарабанило, закипело. Вода была сверху, вокруг и снизу. Катер мгновенно осел, будто вдавленный небом по самую палубу. Ветер ударился звуком стрелы в вантах. И зазвенел. Это было замечательно. Оба заулыбались. Петруха закричал, как глотнувший восторга и смелости:
— Урра! Моррре-а! Не догонишь меня-a! Мы зде-аась! Даёшь нам наркотик морской жизни!
И оба, молодой и старый, вдруг умолкли надолго, оглохшие от порыва нечаянной радости. Молодой спросил шёпотом:
— Кэп, а как вы догадались, что сейчас ударит?
Лысый улыбнулся и прошептал:
— Море мне подмигнуло…
— А почему говорим шёпотом?
— Сблизились. — Кэп улыбнулся, и Петя улыбнулся в ответ, чуть склонив голову на бок, как щенок, когда просит погладить.
— Мы не тонем? — спросил молодой, показывая глазами на залитые водой иллюминаторы.
— Не тонем. Нас море поддерживает… Счастливые мы — время тревожить не хочется… Пусть длится…
Прошла целая вечность, по часам — двенадцать минут, и всё стихло. Катер лежал в дрейфе, медленно всплывая к свету. Стало слышно, как скрипит мачта и сбегает с палубы вода, закручиваясь в шпигатах и падая струйками, как живая. Очистился горизонт под низкими, быстро летящими тучами. Море потемнело, кем-то гонимое, покрылось слезливой рябью.
— Сейчас ветер ударит, — сказал кэп. — Из-под дождичка. Как учили. Пора двигать. — Он тронул ключ на приборной доске, внизу заурчал, просыпаясь, двигатель. Кэп дал реверс, и катер пошёл вперед — медленно, быстрее, ещё быстрее. — Иди, Петенька, глянь нашего гостя. Всё ли в порядке. Веди сюда, перекусить надо. Что ж мы — не люди? Накормим гостя. Понимаем аппетит к жизни, а?
Петя обрадовался и заговорил радостно и громко:
— Я понял сейчас о чём вы говорили вчера в баре: аппетит к жизни… это ветер и море, да? Я понял, капитан: я сказать не могу… Будто море во мне… только сегодня просыпаться начало! — Он стал не похож на себя, впервые улыбаясь не глупо, а грустно.
— Это хорошо, Петенька.
— А скажи, капитан, если ты такой умный, почему в море страшно, а ты идёшь в него? Летчику в небе опасно, а он летит в него? Следак в своём деле день и ночь ковыряется, под нож и под пулю лезет, жена от него уходит, а он всё равно риску этому верен, потерь своих не замечает… В грязи преступлений, можно сказать, ковыряется, а не портится. Почему?
— Любят они своё дело. Есть такая струна в них. Катюхе ты нравишься глуповатый? Значит, есть в тебе что-то, из-за чего твоя глупость для неё привлекательна. А? Любовь зла…
— А-аа! Не обижай обиженного. Это ты, дядя, выкрутился. А у меня к тебе вот какой вопрос. Очень меня он смущает. Можно?
— Спрашивай.
— Почему мозги у всех одного цвета, как гриб строчок, а умом блестят только некоторые? Ответь. Совесть где спрятана? Улыбка откуда такая счастливая бывает? Что, в черепушке, скажешь? Врёшь!
— Да ты философ, Петруха? Молодец! Раз ты со мной так, то и я тебе прямо в лоб. Мозг у людей, это как радиоприемник транзисторный. А ум — коллективный. Как сигнал из Космоса. А кто и как этот сигнал улавливает, так это — кто как уши моет. Понял? Беги за гостем, есть хочется.
— Значит, и я могу умно сказать? По сигналу из Космоса? Оба хохочут.
Петька выскочил из рубки и побежал по палубе к носовому капу. Исчез в нём. Через минуту появился — сам не свой: лицо было чужим и невменяемым. Капитан махнул ему рукой и сбавил обороты. Нос катера осел и стал считать волны.
Петя вошёл в рубку и закрыл за собой дверь. Смотрел на старшего, преданно и беспомощно:
— Его там нет… Его нигде нет… А я же его на замок закрыл… Куда же он делся? Он же был на диванчике. Кубрик я закрыл. Сам закрыл, сам открыл. Не мог же он в вентиляцию просочиться?
— Не учли мы возможностей Космоса. Ушёл робот.
— Как он мог?
— Придумал, наверное. Способов много. Может, каплей воды притворился и испарился, как влага? Запросто. Там, — капитан показал на небо, — все придумано и продумано, наливай и пей…
— Я же помощь ему обещал, почему не дождался?
— Робот — одиночка. Привык на себя надеяться и сам принимать решения. В общем, правильный робот. Наверное, сидит сейчас где-то рядышком и ждёт запчастей из Космоса?
— Да ну?
— Высокий интеллект. А ты его — по спине… Он теперь докладную на нас президенту всех звёзд…
— Про меня? И в Космосе теперь обо мне узнают?
— Конечно! Про контрабанду сигаретами! Про то, как ты по голове инопланетной бил…
— Я не знал!
— Незнание закона не освобождает от ответственности. Слышал? Кто ты теперь для них, Петя? Злодей.
— Я же не больно! По-доброму я… И коллективный Разум твой ни фига мне не просигналил.
