– Нас захватила гравитация блэк хоул! – не сдержал эмоций Джон Бойнтон. – Мы в фокусе линзы!
– Спокойно, Джонни, – отрезала Кэтрин. – Переходим на полный реверс. Фаулз, что видишь?
– В световом диапазоне ничего, мэм.
– Синтезируй картинку в остальных диапазонах.
Компьютер высветил схематическое изображение «пустого» участка пространства впереди, синтезированное по показаниям датчиков полей и излучений.
Стала видна сетчатая горловина гиперболоида, образованного гравитационным полем. Центр гиперболоида напоминал одновременно и зрачок жуткого глаза, и дыру бездонного колодца.
– Солнце мёртвых! – пробормотал кто-то.
– Командир, депешу! – возбудилась Лиза Чижевски. – Депешу в Центр, немедленно!
– Джон? – не обратила внимания Кэтрин на её крик.
– Эгран на реверсе, но мы падаем!
– Реми?!
– Прекратите тормозить, надо идти направо, по перпендикуляру, может, сможем выйти на доприливную орбиту вокруг дыры!
– А потом?
– Потом будет потом, командир, главное – не сорваться в пике.
– Фаулз, поворот направо, эгран на полную тягу!
– Я требую отправить депешу в Центр! – повторила Лиза Чижевски. – Сбросьте бакен!
– Повернём – сбросим.
– Я требую…
Кэтрин перешла на личную волну связи, дала команду компьютеру отключить линию Лизы Чижевски.
Голос специалиста-медика пропал.
«Орион» начал поворот.
Охнул Кларенс: на тела астронавтов упала тяжёлая плита перегрузки.
В глазах потемнело…
Корабль неудержимо потянуло в глубь чёрного зрачка.
С глазами что-то случилось: они стали видеть не только перед собой, но и с боков, и даже сзади! При этом перспектива исказилась, рубка управления вытянулась эллипсоидом и стала скручиваться, превращаясь в щупальце осьминога.
Кресла и фигуры космонавтов тоже поплыли, искажаясь, деформируясь, превращаясь в растянутые и скрученные «шланги».
– Командир, нас сейчас разорвут приливные силы! – послышался тонкий голосок бортинженера.
– Эгран на реверсе! – таким же писклявым голоском пробулькал пилот. – Но его не хватает…
– Это вращающаяся дыра! – пропыхтел Феликс Глинич. – У неё две границы – горизонт событий и предел статичности.
– Ну и что? – пропищал Миша Жуков.
– Предел статичности – это граница области, внутри которой «Амур» не может находиться в состоянии покоя.
– Мы и так не находимся в состоянии покоя, мы падаем!
– Правильно, мы пересекли горизонт событий, но ещё не добрались до горизонта статичности. По сути, мы находимся во «времяподобном» пространстве.
– Короче, Склифосовский!
– У нас два варианта. Первый – выйти на орбиту вокруг сингулярного кольца…
– Чего?!
– У вращающейся чёрной дыры центр сингулярности не точка, а кольцо.
– Быстрей говори, нас сейчас окончательно расплющит! Я уже не чувствую ни рук, ни ног!
– Если выйдем на орбиту – выживем.
– А дальше?
– Будем вращаться, пока не кончится энергия.
– Второй вариант хуже или лучше?
– Второй – нырнуть в кольцо сингулярности.
– И что будет?
– Есть шанс выплыть из чёрной дыры.
– Куда?
– Этого никто не знает. Скорее всего, мы пересечём оба горизонта и выпадем в нормальное пространство за пределами дыры. Но это может быть и пространство другой Вселенной.
– Чёрт! Командир, нет сил терпеть, меня сдавило в сосиску!
– Ум, ныряем в кольцо! – принял решение Денис, сознание которого начало пульсировать: то гаснуть, то разгораться.
«Амур» нацелился на зрачок тьмы впереди.
Стало трудно дышать.
– А-а-а! – закричал кто-то плачущим голоском.
Денис напрягся изо всех сил, пытаясь остановить процесс сплющивания… и проснулся.
Вокруг царила привычная рабочая тишина, нарушаемая едва слышимыми скрипами и звоночками кабины управления. Космонавты сидели в своих креслах, не снимая скафандров, только откинув пузыри шлемов. Носовой экран впереди показывал звёздные россыпи, из которых выделялись три самые яркие звезды – Альнилам, Минтака и Альнитак, образующие так называемый пояс Ориона. Корабль мчался чуть в сторону от него с почти световой скоростью, но его целью пояс не был. Да и достичь звёзд пояса он не смог бы, потому что лететь к ним надо было больше тысячи лет[11].
– Выспался, Андреич? – спросил Слава Абдулов, заметив, как пошевелился командир.
– Выспался, – буркнул Денис, глянув на хронометр; поспать удалось всего три с половиной часа; несмотря на наличие кают, спали в кабине управления согласно инструкции. Выходили из кабины только по надобности, хотя скафандры имели устройства для утилизации физиологических отходов; «берегли» удобства.
Корабль находился в пути уже почти три недели.
Испытав новую программу и защитную систему, позволяющую ему набирать скорость невиданными темпами – шпугом, как обозвали эту программу создатели, «Амур» пересёк Солнечную систему за два дня и вышел в открытый космос, за пределы родной планетной семьи.
Настроение у экипажа было будничное. Все понимали особенности разведрейда и на пустопорожние разговоры не отвлекались. Важно было вовремя заметить нарастание гравитационного поля, оценить его градиент и остановиться до того, как корабль затянет в чёрную дыру.
Редко шутил даже не унывающий ни при каких обстоятельствах Слава Абдулов. Лишь один раз он затеял с бортинженером пикировку, откликнувшись на его сентенцию, что мир спасёт красота.
– Красота спасёт мымр! – ответил он Михаилу. – А мы все ляпнемся в дыру!
Бортинженер не сдержался, ему тоже было скучно, и он заметил, что Вячеслав дилетант в астрофизике, что ничего ещё не известно, что Рога могли дать вероятностный прогноз, а не реально осуществимый, и что его друг – физик – не верит в наличие искусственно созданной чёрной дыры.
На что Абдулов презрительно махнул рукой и ещё более презрительно объявил:
– Как говорил великий юморист, не помню фамилии: скажи мне, кто твой друг, и идите оба на хрен!
Хохотнул Глинич.
Жуков угрожающе начал выбираться из кресла, и улыбнувшийся Денис осадил его властным голосом:
– Отставить дурацкие споры! Не отвлекаться! Посажу на гауптвахту!
Михаил успокоился. Обижался он картинно и абсолютно беззлобно.
Прошло ещё трое суток.
«Амур» по-прежнему мчался вперёд, как снаряд, пущенный во тьму из жюльверновской пушки, но не слепо – как настоящий снаряд: все его системы работали в нормальном режиме, а исследовательский комплекс «Аргус», дополненный «Зорким Соколом», ежеминутно сообщал о полевой обстановке.
На двадцатый день не выдержал Глинич:
– Не понимаю…
