Из увитой плющом беседки Эльсинора наблюдала, как Дюммель распекает прислугу. Выволочки Симмонса пошли барону явно на пользу: если прежде он бывал несдержан в гневе, орал, топал ногами и даже гонялся за провинившимися с кулаками, как это было при встрече с Джумой, то теперь олицетворял собой саму выдержку и олимпийское спокойствие.
Официанты и прочая челядь выстроились вдоль расставленных на аллее банкетных столов, и Дюммель, заложив руки за спину, прохаживался перед шеренгой и, не повышая голоса, монотонно отчитывал их за нерадивость и прочие смертные грехи. Отчитывал скорее для порядка и профилактики, чем по необходимости. Привыкшая к буйному нраву Дюммеля, челядь изумленно таращила глаза и перешептывалась.
— Разговорчики! — негромко, но тем весомее одернул слуг барон. — Предупреждаю: фарфор штучной работы, ему цены нет. Хрусталь — богемский, по специальному заказу изготовлен. Столовое серебро — фамильное. Хоть одна вещь пропадет, — на себя пеняйте. Шкуру спущу, понятно?
— Понятно, ваше сиятельство! Как не понять! — нестройно загалдели официанты.
— То-то же! — самодовольно ухмыльнулся барон. — Ну, этикету не мне вас учить.
— Так точно, ваше сиятельство! — поспешно заверили слуги.
— Тогда начинайте. Да, и еще вот что: узнаю, ктото до конца бала рюмку выпил, — башку снесу. Закончится бал, приборы со столов уберете, тогда хоть до утра пьянствуйте — все ваше!
— Благодарствуем, ваше сиятельство! — рявкнули слуги по-армейски.
— «Сиятельство!» — ухмыльнулся Дюммель. — Пошли вон, канальи! За дело, за дело!
Прислуга бросилась исполнять свои обязанности, а барон, окинув взглядом столы, направился в глубину парка, где стучали молотки и хрипло перекликались рабочие.
— Герр Дюммель! — окликнула Эльсинора. Барон вскинулся, как испуганная лошадь, и завертел головой. — Я здесь, repp Дюммель.
Он наконец отыскал ее и торопливо засеменил к беседке, переваливаясь с боку на бок.
— Да, мадам. Я к вашим услугам, мадам. Простите, что не сразу увидел вас, мадам.
— Вы не знаете, где Симмонс?
— Никак нет, мадам. Последний раз шеф имел со мной беседу в понедельник.
— А сегодня воскресенье. Вам это не кажется странным?
— Воскресенье как воскресенье, мадам. Ничего экстраординарного.
— Я не о том, барон. Сегодня бал, а Эрнста нет.
— Не извольте беспокоиться, мадам. — Дюммель даже каблуками щелкнул от усердия. — Шеф всегда пунктуален, мадам. Появится как раз вовремя.
— Дай-то бог, — вздохнула Эльсинора. — У вас все готово к балу?
— Все, мадам. Столы начинают накрывать. Иллюминация и фейерверк готовы. Полковый оркестр прибудет к вечеру. — Дюммель замялся. — Правда, шеф не говорил об оркестре, но я сам распорядился. Ведь мсье Симмонс мог и забыть, мадам. Все разве упомнишь?
— Вы поступили мудро, герр Дюммель, — заверила Эльсинора. — А список приглашенных? Вы мне его не показывали.
— Сию минуту, мадам! — Дюммель поспешно достал из бокового кармана стопку листов бумаги, протянул Эльсиноре. — Здесь все пятьсот персон.
— Так, так… — Она положила список на колени. — Полковник Облысевич с супругой… Кто это, барон?
— Новый начальник штаба, мадам. Вчера изволили вступить в должность. Дока, говорят, эрудит, большой знаток и ценитель музыки, литературы, живописи…
— Майор Фогель, штабс-капитан Хорошихин, капитан Колмогоров, управляющий Русско-туземным банком Крафт с супругой и дочерью.
— Дочка на выданье, — пояснил Дюммель. — Красавица писаная.
— Так уж и красавица! Управляющий Аграрно-промышленным банком Иванов с супругой, доверенный представитель товарищества «Кавказ и Меркурий» Тер-Григорян. Это тот, с усиками?
— Он самый.
— Вычеркните. Слащав и глаза наглые.
— Никак невозможно, — заволновался Дюммель. — Приглашения уже разосланы.
— Так заберите обратно. И вот что еще: пригласите на бал Строганова.
— Кого-о? — оторопел немец.
— Михаила Степановича Строганова. Теперь, надеюсь, понятно?
— Слушаюсь, мадам. Как прикажете. Только…
— Что «только»?
— Что шеф скажет?
— А это уж предоставьте мне, герр Дюммель!
— Будет исполнено, мадам, — поспешно заверил Дюммель и испуганно заморгал: он мог поклясться чем угодно, что секунду назад видел тигрицу. Полосатая хищница сидела на задних лапах, держа в передних лавах злосчастный список и злобно оскалив клыкастую пасть. Видение было мгновенным, но таким отчетливым и страшным, что у Дюммеля подогнулись колени и похолодело в груди.
— Ну что вы на меня уставились, барон? — спросила Эльсинора голосом Симмонса. Дюммель зажмурился и встряхнул головой. Осторожно открыл один глаз, затем второй. Наваждение прошло. Эльсинора — обычная, в белом шелковом платье сидела перед ним, протягивая список и улыбаясь, как ни в чем не бывало.
— Вам. дурно, герр Дюммель? Держите список. Мой вам совет: не злоупотребляйте спиртным. Особенно на сон грядущий.
— Да, мадам, — убито откликнулся Дюммель. — Я Так и сделаю. Разрешите идти, мадам?
— Идите!
Барон вздрогнул — это был опять голос Симмонса.
— Идите, голубчик! — елейным голоском промурлыкала Эльсинора. — У вас столько дел, а вы строите глазки даме. Скажите, барон, это правда, что вы ужасно влюбчивы?
Дюммель, вконец сбитый с толку, кивнул на всякий случай, сделал зачем-то книксен и, покачиваясь из стороны в сторону, поплелся прочь.
Базарчик опустел. Убрались восвояси со своим мелочным товаром чайковчи.[33] Разъехались дехкане, оставив под присмотром сторожа горы терпко пахнущих дынь, арбузов и тыкв. Сартараш[34] запер на висячий винтовой замок свою парикмахерскую. Ветер взвил пыль посредине площади, закрутил в смерч, прошелся по базару, вздымая к небу клочья соломы, джугаровые листья, какие-то тряпки. А когда пыль рассеялась, через базарную площадь проехал на своем щегольском фаэтончике предмет стольких слухов и разговоров — таинственно разбогатевший извозчик Джума.
Сторож проводил задумчивым взглядом притороченный сзади к фаэтону новенький расписной сундук, поскреб пятерней изъеденную паршой плешь и покачал головой.
— Отец! — Джума лихо осадил иноходца и выпрыгнул из фаэтона. — Принимайте подарки, где вы там?
Из осевшей глинобитной кибитушки вышел, щурясь отяркого солнечного света, Худакь-буа в холщовых афганских штанах, полотняной рубахе навыпуск и лакированных каушах на босу ногу. На обритой до сизого мерцания голове поблескивала вышитая бухарская тюбетейка.
— Это ты, сынок? — голос прозвучал надтреснуто и как-то испуганно.
