С другой стороны, если причина была в этом, пострадали бы не только мы. Жители деревни тоже пользовались водой из колодца, но болезнь обошла их стороной. Так что либо дело было не в воде, либо просто аборигены обладали иммунитетом к возбудителю болезни, который спокойно плавал в воде столетиями, а может и больше, и наконец нашел подходящую среду обитания… то есть, наши беленькие, нежные тельца, выросшие в дисбактериозе.
Мы поспешили рассказать о своих подозрениях Феликсу. Он тут же заменил фильтр, но не очень-то верил, что причина смертей кроется в воде. Когда я напомнила о Даде и «белой чуме», он лишь отмахнулся. Ему, ученому до мозга костей, трудно было поверить в сверхъестественное. Для него существовали только цифры и формулы. А я была готова поверить во что угодно, лишь бы остаться в живых и вернуться домой.
Вечером того же дня короткой ухмылкой нам улыбнулась удача. Удалось привести в чувство микроскоп. Пока он не сдох окончательно, Ира схватилась за пробирки и часа два просидела в лаборатории. Мы ждали вердикта.
Когда Ира наконец вышла, по ее лицу было понятно: наши дела плохи.
— Поздравляю нас всех с амебиазом, — сказала Ира. Вода из колодца кишит амебами. Собственно, оттуда и вылезла эпидемия дизентерии. Мы все тоже хлебнули этой водицы.
— Но от этого не умирают за несколько дней, — возразил Порываев.
— Если лечить – не умирают. Да и болезнь развивается не за несколько дней. Инкубационный период – от недели до трех месяцев.
— Но нам сделали кучу прививок!
— Это непростая амеба. Скорее всего, это новый штамм.
— Но ведь наши препараты помогли справиться с эпидемией. Все больные выздоровели, разве нет?
— Да. До поры до времени. Пока препарат действует, они в безопасности. Но, думаю, через месяц, максимум два, эпидемия повторится. Нужно очистить колодец от этой дряни. Но и это вряд ли поможет. Скорее всего, причина заражения – в источнике, откуда поступает вода, в пресловутом Чимекку.
— И все же, мы вылечили людей. Никто не умер. А наши… за пару дней.
— Наши препараты теперь никуда не годятся. Они должны храниться в холодильнике, а не в бане. Все испортилось. То, чем мы в последние дни пытались лечить, не помогало, а может даже только вредило.
— И все равно странно это, — сказала я. – Почему болезнь протекает так быстро?
— В наших походных условиях я не могу выяснить это наверняка, — ответила Ира. – Но у меня есть нехорошее подозрение. В наших анализах огромное количество возбудителей болезни. Если сравнить их с анализами местных жителей, то амеб у нас в разы больше. К тому же, в крови умерших я выявила тканевую форму амебиаза. Это последняя форма развития – паразит, питающийся эритроцитами человека. Видимо, наши организмы особенно понравились амебам. Все же у местных иммунитет, выработанный столетиями, и его не сравнить с нашими прививками. Да и не факт, что амебиаз – основная причина смертей, но в этих условиях точнее сказать не могу.
— И что теперь? Мы можем это лечить?
— Без специальной терапии вряд ли. У нас даже антибиотики закончились. Все ушло на подавление эпидемии. Единственное спасение – поскорее сделать отсюда ноги.
— Я надеюсь, что это скоро произойдет, — мрачно сказал Феликс.
Ночью стало плохо Смольской и Порываеву. Оказалось, что они давно скрывали симптомы болезни, чтобы нас не расстраивать. Глупо, конечно.
Ира, надеясь найти хоть какое-то лечение, сидела за микроскопом. Наши препараты действительно испортились. Все, что у нас осталось – это старый добрый йод. Он убивал часть бактерий, поэтому всем нам пришлось пить малоприятный коктейль из кипяченой воды и нескольких капель йода.
К полудню следующего дня наши дела стали еще хуже. Смольская несколько раз теряла сознание, а потом впала в кому. Вечером то же самое случилось с Порываевым. Реанимационное оборудование еще работало, но ручаться, что больные продержатся хотя бы два дня, никто из нас не мог.
Впервые я увидела, как Феликс плачет. Он вышел на улицу, сел рядом со мной на деревянную скамейку недалеко от лаборатории, обхватил голову руками, и две крупные слезы скатились по небритым щекам в сухой песок под ногами. Измученная жаждой земля мигом впитала соленые капли… или они просто испарились под обжигающим африканским солнцем.
— Аномалия, ну почему так? Почему это случилось именно с нами? Кому нужна теперь эта экспедиция?
— Феликс, не надо, — я осторожно потрогала его за плечо, — а то я тоже сейчас заплачу. Нам надо держаться. Скоро придет помощь, я уверена. Ну не могли же про нас забыть!
— Помощь не придет. А если и придет, будет уже поздно. Нам не продержаться четыре дня.
— Почему четыре?
Двери лаборатории открылись, и к нам вышла Ира.
— Так вот вы где. А я уж испугалась. Предупреждать надо.
Ира присела рядом с Феликсом и тихо сказала:
— Не хочу вас огорчать, но что-то я себя чувствую не очень. По моим прогнозам… в общем, у меня сутки, максимум двое. У вас еще дня три-четыре…
Дня три-четыре. Как это мало, подумала я. И что это значит – четыре дня? Это трое суток и еще один день? Или это четверо суток ровно? Может быть больше. Но может быть и меньше… Что же делать? Как провести это время? В голове мелькали какие-то обрывочные мысли, я судорожно вспоминала, чего же я не сделала в своей жизни. Я никогда не была в горах, не успела родить детей и попрощаться с мамой. А на верхней полке в шкафу осталась лежать припрятанной коробка конфет… я оставила ее специально, чтобы отпраздновать с мамой мое возвращение. Много, много всего я не сделала, отложила на потом, осталась в долгу, не сказала главного.
Феликс с Ирой говорила о чем-то, но я слышала лишь обрывки фраз. Что-то там о реанимации, о препаратах и вакцинах, о химических реакциях… Да какое это все имело значение! Уже было поздно. Осталось дня три-четыре.
Ира улыбалась, но уголки ее губ предательски дрожали. Она посмотрела в небо, синеющее лоскутками сквозь листву деревьев, потянулась, как после долгого сна, и сказала:
— Тридцать лет живу на земле. Но никогда еще не чувствовала себя живее, чем сейчас, в двух шагах от… Эх, а ведь не хочется умирать.
Она сняла с ног легкие тапочки и пошлепала босиком к лаборатории, оставляя на пыльной земле отпечатки маленьких ступней.
Как Ира и говорила, через сутки она уже лежала в реанимационном блоке без сознания. Мы с Феликсом, как два заплаканных привидения, бродили между койками и следили за состоянием пока еще живых коллег. По какой-то причине они не умерли, как все остальные. Они не приходили в сознание, но оставалась маленькая, еле живая надежда, что помощь подоспеет вовремя.
