— Оживи!
Они продолжали резвиться, но зильмун ничего не помнил о наказании и спустя какое-то время вновь сбил хозяйку с ног. На этот раз она серьёзно ушиблась, а потому, поднявшись, была мрачнее тучи.
— Застынь! — выкрикнула госпожа и вторично заморозила зильмуна. Но перестаралась.
У хронополя есть критический уровень. Распалившись, хозяйка нечаянно превысила его, а потому ввергла домашнего любимца в стазис не первого, а второго рода. Стазис, который невозможно прервать извне, но когда-нибудь он прекратится сам собой. Только ждать этого придётся долго. Невыносимо долго. Тысячи лет… Поняв, что она натворила, госпожа замерла от ужаса. Попыталась вернуть зильмуна к жизни, сознавая при этом, что всё равно ничего не получится. Ничего и не получилось.
Затем подумалось: нельзя оставлять питомца на чужой планете, надо обязательно доставить его домой! Но главный корабельный компьютер убедил её, что брать на борт находящийся в стазисе объект слишком рискованно. Ведь наведённое хронополе, в отличие от скрытого в теле госпожи, способно расстроить работу приборов. Кто знает, чем это обернётся?
Присев рядом с зильмуном, его хозяйка долго выплакивала боль потери. А когда, наконец, поднялась, её глаза уже были сухими.
«Надо лететь, — решила она. — Это не первая моя утрата, переживу и её. Мы с тобой больше никогда не увидимся. Но однажды, спустя тысячелетия, ты проснёшься и начнёшь искать своё место в этом мире. От всего сердца желаю тебе найти его».
* * *
Туристы замерли. От гигантской статуи веяло несокрушимой мощью, но особенно завораживал взгляд, устремлённый в вечность.
— Итак, — гид величаво повёл рукой, — перед вами Большой Сфинкс. Его возраст — до сих пор загадка. Некоторые исследователи считают, что он не имеет отношения к пирамидам, поскольку был сооружён задолго до них. Так ли это, науке только предстоит…
Он не договорил.
Сфинкс зашевелился! Повернул голову в одну сторону, в другую, подобрал под себя лапы и вдруг поднялся во весь рост, нависнув над людьми. Рядом с ним они казались кучкой муравьёв. Туристы завопили и кинулись врассыпную. Однако ожившему зильмуну было не до них. Он тщательно разглядывал пирамиды, дышащую зноем пустыню и наступающие на неё кварталы Гизы. Госпожи нигде не было видно. Но она не могла бросить его, своего любимца, которого ещё детёнышем носила на руках. Это невозможно, немыслимо! Значит, случилось что-то страшное…
Зильмун поднял голову к небу и завыл. Его вой был полон такой беспредельной тоски, что казалось — пирамиды вот-вот затрясутся от горя и рассыплются, превратившись в груды щебня. Но пирамиды устояли. За тысячи лет они видели много трагедий и точно знали, что любая боль со временем проходит. Пройдёт и эта. ТМ
№ 14 (992) 2015
Не успел Виктор Васильевич оторвать палец от кнопки звонка, как дверь распахнулась.
— Виктор Васильевич, как быстро Вас домчали!
— Да. Ян, здравствуй! Домчали на скорой, больница заинтересована, чтобы люди умирали дома. Чтобы на неё ни тень, ни даже полутень не падали.
— Ну, так уж и «умирали».
— Ян, занавес закрывается, на сей раз. Я сам это чувствую, да ещё разговор двух врачей услышал — месяц или полтора мне остаётся. Потом мой лечащий двумя мазками мне всё обрисовал. Да ты сам посуди — более полувека уж мы с тобой вместе. Работы, выставки, работы… Износился организм…
— Виктор Васильевич! Пюрешку, может, съедите? Я её пастозно взбил, как Вы любите.
— Нет, дорогой, не буду есть, не хочу. Ты знаешь, ехал я домой и вспоминал нас с тобой. Я — молодой, на первом курсе Суриковского. Ты — только пришёл в нашу семью. Молодой помощник по хозяйству. Тебя, Ян, очень привлекли и заинтересовали мои первые шаги живописца.
— И я стал учиться у Вас. А потом вместе стали писать.
— Но вначале я думал, что ты будешь грунтовать холсты, картон. Большие площади полотна закрашивать. На пленере — будить меня в миг появления нужного света при восходе светила.
— И мне это всё нравилось. Сначала меня привлекли монотонные движения по холсту. Также мне нравилось, как натирать полы. А потом меня поразило волшебство переноса действительности на полотно. Это в корне поменяло моё отношение к живописи.
— И тут ещё проявились твои фотографические способности.
— Да, я запоминал некоторые моменты освещения, например.
— И тогда, Ян, мы стали работать вместе. И всё было очень гармонично в наших картинах.
— Но без Вашего чувства прекрасного, без ощущения нюансов цвета, без чувства трепетного восхищения природой, привносимого Вами.
— Это, Ян, всё идёт из души. А знаешь, кроме нашего творческого союза, мне известен всего только один — Кукрыниксы. Это были титаны. У них и вместе, и порознь сделаны и портреты, и пейзажи, и натюрморты… Не говоря уж о карикатурах.
— Но кое в чём мы их, Виктор Васильевич, превзошли.
— В чём же это?
— В работах в технике пуантилизма.
— Это так. И должен отметить, Ян, эти работы выполнены благодаря твоему колоссальному терпению.
— Когда рядом безупречный вкус, то сделать любую работу не так уж и сложно.
— Ян, я думаю в ближайшие дни написать и оформить завещание. Наряду с моими родственниками я впишу первым тебя в качестве распорядителя моим творческим наследием. Потому как работы эти — наши совместные. Можешь продать их, представить на выставку, подарить.
— Виктор Васильевич! От этого увольте меня. Я не желаю перебегать дорогу Вашим родственникам. Деньги мне не понадобятся. Выставляться никто меня не пригласит. Дарить картины мне некому. Единственное, что я прошу включить в завещание, это — надпись на могильном камне.
…Вечер. Сторож у кладбищенских ворот заметил спешащему Яну:
— Мы скоро закрываем. Успеете ли?
— Я успею, — ответил Ян.
Он быстро нашёл свежую могилу, где в первой половине дня прошли похороны Виктора Васильевича. Темнело. Ян вырыл углубление в могильном холмике. Сел в эту ямку. Достал бутылку бензина и облил себя. Чиркнул зажигалкой. Вспыхнуло пламя.
В отблесках пламени можно было прочитать надпись на могиле: «Мухинян. Художник-живописец. Годы жизни… Творческий псевдоним союза двух художников — Мухина Виктора Васильевича и андроида модели Ян-235». ТМ
№ 14 (992) 2015
Совершай каждый поступок так,
